Выбрать главу

Но, несмотря на пышное убранство герольда, несмотря на многократно звучавшие фанфары, сопровождавшие его речь, ни мэр, ни кто-либо другой не вышел, чтобы встретить его у ворот; даже часовые не пожелали отвечать ему, и Ле Бретону пришлось оставить два своих воззвания на земле.

Дело в том, что, хотя и находясь в этом отчаянном положении, осажденные имели большую надежду: надежда эта основывалась на обещании герцога Бекингема совершить отвлекающую операцию с целью разорвать блокаду, и операция эта в самом деле вот-вот должна была начаться, как вдруг внезапно произошло одно из тех неожиданных событий, какие опрокидывают все расчеты людей и одним махом спасают или губят целые государства.

Бекингем продолжал осуществлять свой план вторжения во Францию, проявляя при этом всю энергию, на какую он был способен, и преодолевая сильное противодействие, которое вызывала в Англии эта война с Францией, развязанная им, по существу говоря, без какого-либо важного повода; правда, с тех пор как война началась, с тех пор как английские протестанты увидели, до какого отчаяния доведены их единоверцы в Ла-Рошели, они сами стали желать, чтобы какой-нибудь сильный удар заставил короля и кардинала снять осаду. Однако Бекингем, потерпев разгром на острове Ре, хотел нанести этот удар в то самое время, когда все государи, вошедшие в лигу, открыто выступят против Франции. Но арест лорда Монтегю внес смуту в этот союз, и герцог счел необходимым отозвать назад флот, отправившийся на помощь Ла-Рошели. Этот флот возвратился на рейд Портсмута, ничего не сделав и даже не попытавшись что-либо сделать.

Дело в том, что Бекингем, как мы уже сказали, по-прежнему ожидал известия о том, что герцоги Лотарингский, Савойский и Баварский, равно как и эрцгерцогиня, готовы вторгнуться во Францию.

Но при известии о возвращении этого флота, возвращении, причины которого не были известны, в Лондоне вспыхнул бунт. Толпа устремилась ко дворцу Бекингема и убила его врача. На другой день Бекингем приказал расклеить объявление, в котором он пояснял, что флот был отозван им только потому, что у него есть намерение взять командование над ним в собственные руки. В ответ на это объявление на улицах города появилось воззвание, содержавшее следующие грозные слова:

«КТО ПРАВИТ КОРОЛЕВСТВОМ? КОРОЛЬ.

КТО ПРАВИТ КОРОЛЕМ? ГЕРЦОГ.

КТО ПРАВИТ ГЕРЦОГОМ? ДЬЯВОЛ

ПУСТЬ ЖЕ ГЕРЦОГ ПООСТЕРЕЖЕТСЯ,

ИБО ЕМУ ГРОЗИТ УЧАСТЬ ЕГО ДОКТОРА!»

Бекингем не особенно встревожился из-за этой угрозы, и прежде всего потому, что она уже так часто доходила до его слуха, что в конце концов он к ней привык. И потому он спокойно продолжал приготовления к войне, не принимая никаких мер предосторожности для сбережения собственной жизни.

Однако 23 августа, в ту минуту, когда после аудиенции, данной им в доме, где он жил в Портсмуте, герцогу де Субизу и посланцам Ла-Рошели, Бекингем вышел из своей комнаты и обернулся, чтобы сказать что-то герцогу де Фриару, он внезапно почувствовал сильную боль в левом боку, сопровождаемую леденящим чувством ужаса. Заметив убегавшего человека, он поднес руку к груди, нащупал рукоятку ножа и, тотчас вырвав его из раны, воскликнул:

— Ах, негодяй! Он убил меня!

В то же мгновение он упал на руки тех, кто его сопровождал, и умер, не сумев произнести более ни слова.

Возле него, на полу, валялась шляпа, и в ней нашли бумагу, на которой были написаны следующие слова:

«Герцог Бекингем был врагом королевства, и потому я убил его».

И тогда из всех окон раздались крики:

— Держите убийцу! У него голова непокрыта…

На улице, в ожидании выхода герцога, прогуливалось много людей, но лишь один человек в этой толпе был без шляпы: чрезвычайно бледный, он, тем не менее, казался совершенно спокойным и уверенным; все кинулись на него с криком: «Вот убийца герцога!»

— Да, — ответил этот человек, — это я убил его.

Убийцу задержали и препроводили в суд.

Там он дал показания и заявил, что думал спасти королевство, убив того, кто своими дурными советами губил короля. Кроме того, он неизменно утверждал, что у него нет сообщников и что к этому убийству его побудила вовсе не личная ненависть, для которой не было никакого повода.