В связи с этим последним обстоятельством многие отмечали особенное воздействие, какое сентябрь оказывал на ту эпоху. Кардинал родился 9 сентября 1585 года, король родился 27 сентября 1600 года, королева родилась 22 сентября 1601 года, дофин родился 5 сентября 1638 года, герцог Анжуйский родился 21 сентября 1640 года, и, наконец, тот самый месяц, который видел рождение Людовика XIV, видел и его кончину в 1715 году.
По этому случаю ученые провели новые изыскания и обнаружили, что и сотворение мира произошло в сентябре; это весьма польстило Людовику XIII и стало для него порукой грядущего процветания королевства.
Между тем, хотя королева никоим образом не восстановила своего прежнего влияния, их отношения с королем стали намного лучше, тогда как, напротив, гнет со стороны кардинала, ощущаемый Людовиком XIII с каждым днем все больше и больше, король воспринимал с глухой ненавистью, которую Ришелье с его проницательностью не мог не заметить. К тому же все, кто окружал короля, были сторонниками его высокопреосвященства: слуги, камергеры и фавориты. Во всем этом многочисленном придворном штате только трое твердо стояли на другой стороне: г-н де Тревиль и г-н дез Эссар выступали за короля, а Гито — за королеву.
Людовик XIII снова сблизился с мадемуазель де Отфор, а эта связь, при всей своей целомудренности, могла иметь пагубные последствия для кардинала, поскольку королева питала к своей фрейлине искреннюю дружбу. Ришелье удалил мадемуазель де Отфор от короля, как прежде удалил от него мадемуазель де Лафайет, и продвинул на ее место молодого человека, на которого он мог рассчитывать. Людовик XIII, как всегда, примирился с этим, ибо ему было не так уж важно, фаворит у него будет или фаворитка, хотя, по всей вероятности, его любовные отношения с фаворитами были менее невинными, чем с фаворитками.
Упомянутый молодой человек был маркиз де Сен-Мар, имя которого стало широко известно благодаря прекрасному роману Альфреда де Виньи.
Ришелье уже давно заметил, что король получает удовольствие от разговоров с этим молодым человеком, и, полагая, что на него можно рассчитывать, поскольку маршал д’Эффиа, его отец, был одним из ставленников кардинала, вознамерился увидеть Сен-Мара занявшим то самое место подле короля, какое прежде занимал несчастный Шале, как если бы нельзя было предвидеть, что сходное начало приведет и к сходному концу. Так что Сен-Мар был поставлен служить Людовику XIII, но не в качестве главного гардеробмейстера, ибо эту должность занимал в то время маркиз де Ла Форс, а как первый шталмейстер Малой конюшни.
Прошло почти полтора года, прежде чем Сен-Мар решился принять роковую честь, какую ему оказывали. Он помнил обезглавленного Шале и отправленного в изгнание Баррада́ и, будучи молодым, красивым и богатым, ничуть не был склонен рисковать своей жизнью, погружаясь в пучину королевского фавора, которая пожирала всех. Но Ришелье и судьба толкали его на этот путь: сопротивляться не приходилось. Впрочем, никогда еще королевская милость не была столь великой и столь подлинной. Король во всеуслышание называл его своим любезным другом и не мог провести без него ни единой минуты, так что, когда Сен-Мар уезжал, чтобы принять участие в осаде Арраса, он должен был дать своему повелителю обещание писать ему дважды в день, и если в продолжение целого дня Людовик XIII не получал от него никаких известий, то он проводил весь вечер в слезах, говоря, что г-н де Сен-Мар, без сомнения, убит и что сам он после такого несчастья никогда не утешится.
Между тем кардинал сохранял всю свою ненависть к Анне Австрийской, и вторые удачные роды королевы лишь усилили застарелое озлобление человека, уязвленного в своей любви. И потому его высокопреосвященство, только что построивший дворец Пале-Кардиналь, задумал воспользоваться церемонией торжественного открытия своего нового жилища, чтобы страшно отомстить своей царственной врагине.
Все знают о пристрастии кардинала к поэзии; в 1635 году он основал Французскую академию, которую Сен-Жермен назвал «птичником Псафона»,[11] признательные академики провозгласили Ришелье богом и по его божественному приказу подвергли критике «Сида». Более того, они заказали портрет его высокопреосвященства на фоне огромного солнца с сорока лучами, каждый из которых заканчивался именем очередного академика.
Кардинал во всеуслышание говорил, что он любит и ценит одну лишь поэзию, и потому во время своих литературных занятий никого не принимал. Однажды, беседуя с Демаре, он внезапно спросил его:
11
Псафон — это знатный ливийский вельможа, притязавший на то, чтобы его признали богом; он собирал в одном месте всех говорящих птиц, каких ему удавалось раздобыть, и учил их говорить; «Псафон — великий бог», а затем, когда они правильно повторяли эту фразу, отпускал их. Птицы разлетались, повторяя то, чему научил их хозяин, и ливийцы, пораженные этим чудом, единодушно провозгласили Псафона богом.