— От господина Главного? — с крайним удивлением переспросил Фабер.
— Да, от господина Главного; вот уже полгода, как меня блевать тянет при виде этого человека.
Фабер был ошеломлен прозвучавшим выражением ничуть не меньше, чем самой этой резкой вспышкой.
— Но, государь, — помолчав минуту, сказал он, — все полагают, что господин Главный находится на вершине своего фавора.
— Да, — продолжал король, — да, поскольку люди думают, что он остается, чтобы занимать меня разговором, когда все уходят; но это совсем не так, Фабер; он остается не у меня, а в моей гардеробной, чтобы читать Ариосто. Два моих камердинера, которые ему преданы, участвуют в этой уловке, позволяющей ему поддерживать свое влияние; но я-то ведь лучше кого бы то ни было знаю, кто он такой, разве не так? Так вот, я вам говорю, что нет на свете человека столь же неучтивого и столь же погрязшего в пороках, как Сен-Мар; это самое неблагодарное существо на земле; порой он заставлял меня целыми часами ждать в моей карете, пока сам гонялся за Марион Делорм или Шемро. Он меня разоряет, Фабер; доходов целого королевства не хватило бы, чтобы покрывать его издержки, одних только сапог у него сейчас более трехсот пар.
В тот же день Фабер уведомил кардинала о положении, в котором г-н де Сен-Мар находился при короле. Ришелье не хотел этому верить, он три или четыре раза заставил капитана повторить его разговор с королем, переспрашивая, действительно ли то были собственные слова его величества. Затем, слишком доверяя честности Фабера, чтобы подвергать сомнению его рассказ, и видя, что г-н де Сен-Мар, несмотря на это охлаждение короля, остается вполне спокойным и вполне уверенным, кардинал в конце концов заподозрил, что такие силы придает главному шталмейстеру какой-то заговор. И министр не ошибался: Сен-Мар, хотя и утратив расположение короля, чувствовал, или ему казалось, что он ее чувствует, поддержку со стороны королевы и герцога Орлеанского. Кроме того, договор был благосклонно воспринят в Мадриде, и Фонтрай вернулся оттуда с великолепными обещаниями.
Спустя несколько дней после описанных событий г-н де Ту явился к Фаберу, своему другу, желая склонить его на сторону г-на де Сен-Мара, но при первых же словах, которые он произнес, Фабер остановил его.
— Сударь, — промолвил он, — мне известно о господине де Сен-Маре много такого, чего я не могу вам сказать; так что, прошу вас, не говорите мне о нем.
— В таком случае, — сказал де Ту, — давайте поговорим о чем-нибудь другом.
— Охотно, лишь бы только разговор у нас не пошел о делах, касающихся государства, ибо тогда, предупреждаю вас, я буду обязан пересказать нашу беседу господину кардиналу.
— Но Бог ты мой! — воскликнул де Ту. — Да какое добро сделал вам его высокопреосвященство, что вы стали таким его другом? Он даже не дал вам должность капитана роты гвардейцев, ведь вы купили ее сами.
— А вам не стыдно, — возразил Фабер, — быть на поводу у мальчишки, который только что вышел из пажей? Поберегитесь, господин де Ту! Не водите с ним более дружбы, ибо, поверьте моим словам, он ведет вас по плохой дороге!
И, не пускаясь в дальнейшие объяснения, Фабер распрощался с г-ном де Ту, который по нерешительности своего характера, заставлявшей Сен-Мара называть его ваше беспокойство, остался в сильном недоумении и, главное, в сильном удивлении.
Между тем настало время отъезда. Король выехал из Сен-Жермена 27 февраля 1642 года; именно это и обещал Ришелье г-ну де Брезе.
В Лионе король сделал остановку, чтобы принять участие в благодарственном молебне по случаю победы при Кемпене, которую незадолго до этого одержал над генералом Ламбуа граф де Гебриан. Выходя из церкви, где кардинал совершил богослужение, король встретил депутацию жителей Барселоны, призывавших его отправиться в их город.
Все шло как нельзя лучше: силами графа де Гебриана кардинал громил Империю, а силами г-на де Ла Мот-Уданкура покорял Испанию.
Король и кардинал отправились в дальнейший путь через Вьен, Баланс, Ним, Монпелье и Нарбонну.
В Нарбонне ко двору присоединился Фонтрай. Он доставил договор, заключенный между ним и герцогом Оливаресом. Однако оба они подписали этот договор не своими именами. Фонтрай поставил подпись «де Клермон», а герцог Оливарес — «дон Гаспар де Гусман».
Этот договор сильно порадовал г-на де Сен-Мара.
И в самом деле, этот документ, а точнее, личный договор, который г-н де Сен-Мар заключил с Гастоном, обещал ему блистательное будущее. Здоровье короля было настолько плохим, что он мог умереть в любую минуту. Так вот, в этом случае Гастон Орлеанский брал на себя обязательство разделить, если и не по праву, то фактически, регентство с г-ном де Сен-Маром.