Как и о всяком человеке, державшем под своей властью целое королевство, о Ришелье существуют два суждения: суждение современников и суждение потомства. Сначала приведем первое, а затем постараемся изложить второе.
«Кардинал, — говорит Монтрезор, — заключал в себе много хорошего и много дурного. Он был умен, но ум имел заурядный; любил изящные вещи, но не разбирался в них и не обладал тонкостью, позволяющей здраво судить о творениях ума. Он невероятно завидовал всем тем, кто у него на глазах пользовался громкой славой. Великие люди, каков бы ни был род их занятий, были вдобавок его врагами, а все те, кто нанес ему оскорбление, ощутили на себе суровость его мщения. Всякий, кого он не мог убить, проводил жизнь в изгнании. В годы его управления было составлено несколько заговоров с целью лишить его жизни, в них вступал даже его повелитель, и, тем не менее, вследствие какого-то переизбытка везения, кардинал всегда одерживал победу над завистью своих врагов и даже короля оставил накануне его смерти. Наконец, все увидели его на катафалке, оплакиваемого немногими, презираемого почти всеми и разглядываемого такой огромной толпой ротозеев, что в течение целого дня едва можно было подступить ко дворцу Пале-Кардиналь».
Ну а вот суждение потомства.
Кардинал Ришелье, по времени стоящий примерно посередине между Людовиком XI, целью которого было уничтожение феодализма, и Национальным Конвентом, делом которого стал разгром аристократии, казалось, получил, как и они, кровавую миссию свыше. Могущественная знать, отодвинутая в тень при Людовике XII и Франциске I, почти целиком пала при Ришелье, подготовив своим падением спокойное, единое и деспотическое правление Людовика XIV, который тщетно искал вокруг себя знатных вельмож и находил лишь придворных. Постоянные смуты, тревожившие около двух веков Францию, почти полностью прекратились в годы министерства, а лучше сказать, царствования Ришелье. Гизы, коснувшиеся рукой скипетра Генриха III, принцы Конде, поставившие ногу на ступень трона Генриха IV, Гастон, примеривавший на своей голове корону Людовика XIII, при Ришелье если и не обратились в ничто, то, по крайней мере, утратили всю свою силу. Все, что вступало в борьбу с железной волей кардинала, заключенной в это немощное тело, разбивалось, словно стекло. Однажды Людовик XIII, уступая просьбам своей матери, пообещал ревнивой и мстительной флорентийке наложить опалу на министра. И тогда собрался совет, в котором участвовали Марийяк, герцог де Гиз и маршал де Бассомпьер. Марийяк предлагал убить Ришелье, герцог де Гиз — отправить его в ссылку, Бассомпьер — водворить его в государственную тюрьму; в итоге каждый из них подвергся той участи, какой он хотел подвергнуть кардинала: Бассомпьер был заключен в Бастилию, герцог де Гиз — изгнан из Франции, голова Марийяка упала на эшафот, а королева Мария Медичи, которая добивалась опалы министра, сама оказалась в опале и отправилась в Кёльн умирать медленной и жалкой смертью. И всю эту борьбу, которую выдерживал кардинал, он, как это прекрасно можно понять, выдержал не ради себя, а ради Франции; и все те враги, каких он разгромил, были не только его врагами, но и врагами королевства. И если кардинал железной хваткой вцепился в короля, которого он обрек на печальную, несчастную и одинокую жизнь и которого шаг за шагом лишил друзей, любовниц и родных, как дерево лишают листвы, ветвей и коры, то это было сделано потому, что эти друзья, любовницы и родные высасывали соки из умирающего государства, нуждавшегося в его эгоизме, чтобы не погибнуть. Ибо дело не ограничивалось только междоусобицами: к ним роковым образом присоединялись еще и внешние войны. Все эти знатные вельможи, которых он истреблял, все эти принцы крови, которых он изгонял, все эти королевские бастарды, которых он заключал в тюрьмы, призывали во Францию чужеземцев, и чужеземцы, спеша прийти на этот призыв, с трех сторон вторгались в королевство: англичане через Гиень, испанцы через Руссильон, имперцы через Артуа. Он дал отпор англичанам, изгнав их с острова Ре и осадив Ла-Рошель; Империи, оторвав Баварию от союза с ней, приостановив действие ее договора с Данией и посеяв раздор в католической лиге Германии; Испании, создав под боком у нее новую монархию в Португалии, которую Филипп II в свое время превратил в провинцию и самостоятельность которой герцог Браганский теперь восстановил. Использованные им средства были, несомненно, коварными или жестокими, но результат был велик. Шале пал, но он был в заговоре с Лотарингией и Испанией; Монморанси пал, но Монморанси вступил во Францию с оружием в руках; Сен-Мар пал, но он призывал в королевство чужеземцев. Если бы не было всей этой внутренней борьбы, то задуманный им обширный план, который впоследствии подхватили Людовик XIV и Наполеон, вполне мог бы удаться. Ришелье хотел завладеть землями Нидерландов вплоть до Антверпена и Мехелена; он обдумывал возможность отнять у Испании провинцию Франш-Конте, он присоединил Руссильон к Франции. Рожденный для того, чтобы быть обычным священником, он одной лишь силой своего гения сделался не только великим политиком, но и великим полководцем; и, когда вследствие задуманного им плана, перед которым преклонились Шомбер, маршал де Бассомпьер и герцог Ангулемский, пала Ла-Рошель, он сказал королю: «Государь, я не пророк, но я заверяю ваше величество, что если вам будет угодно последовать моему совету, то вы установите мир в Италии в мае, покорите гугенотов Лангедока в июле и вернетесь обратно в августе». И каждое из этих предсказаний исполнилось в должное время и в надлежащем месте, так что после этого Людовик XIII поклялся всегда в будущем следовать советам Ришелье, которые оказались столь удачными в прошлом. В итоге, по словам Монтескьё, он умер, заставив своего монарха играть вторую роль в монархии, но первую в Европе; унизив короля, но прославив его царствование; выкосив бунты так основательно, что потомки тех, кто создал Лигу, смогли учинить только Фронду, подобно тому как после правления Наполеона преемники Вандеи 93 года смогли устроить лишь Вандею 1832 года.