На этот раз отступать было невозможно. Орлеан был слишком важной крепостью, чтобы не принимать в отношении него никакого решения. И потому все друзья герцога объединились, чтобы уговорить его отправиться туда немедленно. Он решился на это или, по крайней мере, сделал вид, что решился, в Вербное воскресенье и, потребовав у герцога де Бофора и герцога Немурского предоставить ему эскорт, который должен был встретить его на выезде из Этампа и сопроводить до Орлеана, объявил, что отбывает на следующий день.
Мадемуазель де Монпансье намеревалась отправиться в тот день ночевать в кармелитский монастырь Сен-Дени, чтобы провести там всю Страстную неделю, как вдруг ей стало известно о решении отца. Она приехала к нему в Люксембургский дворец, чтобы проститься, и застала его в состоянии беспокойства, в какое его всегда ввергала необходимость принять важное решение. Он горько сетовал на то, что друзья заставляют его покинуть Париж, и говорил, что все пропало, если он оставит город; к этим жалобам он присовокуплял слова о своем желании стоять в стороне от политики, удалившись в свой замок Блуа, что всегда звучало из его уст в тех случаях, когда его вынуждали исполнить принятые им на себя обязательства, и о своей зависти к блаженству людей, имеющих счастье жить так, что никто не имеет права требовать от них, чтобы они впутывались в какие-то сомнительные дела. Мадемуазель де Монпансье привыкла к этим сетованиям, с которыми обычно улетучивались те крохи энергии, какими обладал принц. Она понимала, что в этом деле все будет так же, как это было во всех прежних делах, и что теперь, вследствие своей трусости и подлости, герцог Орлеанский потеряет еще несколько лохмотьев своего личного достоинства. И она не ошибалась: чем ближе становился час, когда следовало принять решение, тем нерешительнее становился герцог. Наконец, в восемь часов вечера она простилась с отцом, вполне убежденная, что нет никакой надежды заставить его действовать.
Когда она выходила от его высочества, граф де Шавиньи, о котором нам уже не раз случалось говорить по ходу этого повествования и который стал личным врагом кардинала Мазарини после того, как тот обманул его, остановил ее и вполголоса произнес:
— Вот, мадемуазель, для вас случай совершить превосходнейший поступок, которым вы окажете огромную услугу принцу де Конде.
— И какой же? — спросила мадемуазель де Монпансье.
— Отправиться в Орлеан вместо его высочества.
Мадемуазель де Монпансье, которая по характеру была настолько же отважна, насколько ее отец был боязлив, уже думала о возможности уладить таким образом дело. И потому она вне себя от радости ухватилась за это предложение.
— Охотно! — сказала она. — Добейтесь у его высочества разрешения на мой отъезд, и я отправлюсь сегодня же ночью.
— Хорошо! — промолвил Шавиньи. — Я сделаю все, что в моих силах.
И он пошел к принцу, в то время как мадемуазель де Монпансье направилась к себе.
Вернувшись домой, она села за стол, чтобы поужинать. Хотя беспокойство лишило ее аппетита, она, тем не менее, делала вид, что ест, прислушиваясь к малейшему шуму и беспрестанно поглядывая на дверь, как вдруг ей доложили о визите графа де Таванна, главнокомандующего армией принца де Конде. Граф вошел в комнату и, полагая, что важность дела позволяет ему пренебречь правилами этикета, подошел к принцессе и тихо сказал ей:
— Мы чрезвычайно счастливы, мадемуазель, что именно вы поедете в Орлеан, и господин де Роган сейчас явится сказать вам это от имени его высочества.
И действительно, через несколько минут появился г-н де Роган. Он принес долгожданный приказ, который был принят с великой радостью. В тот же вечер мадемуазель де Монпансье пригласила графа и графиню де Фиески, а также г-жу де Фронтенак сопровождать ее; что же касается г-на де Рогана, то он сам предложил свои услуги. Затем она отдала распоряжения относительно экипажа и необходимых вещей. На другое утро она посетила церковную службу и отправилась обедать в Люксембургский дворец, где герцог Орлеанский, чрезвычайно обрадованный тем, что он выкрутился из этого дела и самому ему при этом не нужно было действовать, объявил, что он уже послал в Орлеан маркиза де Фламарена, чтобы известить власти города о скором прибытии туда мадемуазель де Монпансье.