Кристина пробыла несколько дней в Компьене, беседуя о политике с государственными людьми, о науках — с учеными и немилосердно высмеивая насмешников. Днем она ездила на охоту, а вечером присутствовала на постановках французских комедий; при этом она радостно вскрикивала в удачных местах пьесы, хлопала в ладоши, плакала или смеялась, смотря по обстоятельствам, и, что возмущало придворных в той же степени, в какой это веселило партер, ставила ноги на барьер своей ложи, как если бы она находилась одна в собственной комнате. Королева, видя у нее такую любовь к театру, повела Кристину на представление трагедии, которую поставили иезуиты и которую та жестоко высмеяла. В ту эпоху, как известно, иезуиты имели обыкновение не только сочинять трагедии, но и играть в них. Преподаватель Вольтера был одним из известнейших трагиков своего времени; звали его отец Поре.
Расставшись с королем и королевой, Кристина нанесла визит, приведший двор в крайнее негодование. Побуждаемая любопытством, которое возбуждали в ней те похвалы, какими маршал д’Альбре осыпал Нинон Ланкло, она пожелала непременно увидеть ее, пробыла у нее часа два и, расставаясь с ней, засвидетельствовала ей самые дружеские чувства.
«После этого, — рассказывает г-жа де Мотвиль, — эта шведская амазонка взяла наемные кареты, которые король велел ей предоставить, а также деньги, чтобы иметь возможность заплатить за эти кареты, и уехала, сопровождаемая своей жалкой свитой, без челяди, без величия, без серебряной посуды, без всяких признаков королевского достоинства».
Примерно в это же время кардинал Мазарини лишился своей сестры, г-жи Манчини, и племянницы, герцогини де Меркёр.
Заболев, г-жа Манчини тотчас же сочла себя обреченной. Дело в том, что ее муж, являвшийся великим астрологом, сначала предсказал свою собственную смерть, потом смерть своего сына, который был убит в сражении у ворот Сент-Антуан, и, наконец, смерть своей жены, которая должна была наступить на сорок втором году ее жизни. Бедная женщина уже начала питать некоторую надежду, что на этот раз ее муж ошибся, поскольку до окончания указанного им срока оставалось всего несколько дней, как вдруг, о чем мы уже сказали, она почувствовала себя нездоровой, слегла в постель и больше с нее уже не вставала. Ее брат находился рядом с ее смертным ложем, и она испустила дух, препоручив ему своих младших дочерей — Марию и Гортензию.
Что же касается герцогини де Меркёр, то она, вполне благополучно разрешившись от бремени, внезапно была поражена параличом: у нее отнялась половина тела, и одновременно она лишилась речи. Вначале Мазарини не очень беспокоился, поскольку врачи поручились за жизнь больной, но, когда по выходе из балета, где танцевал король, кардиналу сообщили, что племяннице стало намного хуже, он тотчас бросился в первую попавшуюся карету и велел отвезти его в Вандомский дворец. Кардинал застал бедную герцогиню умирающей, и, неспособная двигаться и лишенная речи, она смогла лишь улыбнуться ему.
Герцогиня де Меркёр умерла, оставив в колыбели сына, того самого герцога де Вандома, который спустя сорок лет спас монархию Людовика XIV.
В конце декабря 1656 года Олимпия Манчини, видя, что любовь короля, длившаяся уже два года, не может привести ни к какому выгодному для нее итогу, согласилась на брачный союз, который ей уже давно предлагали, и вышла замуж за сына принца Томмазо Савойского, принца Евгения, принявшего титул графа Суассонского, ибо принцесса де Кариньян, его мать, была дочерью знаменитого графа Суассонского и сестрой последнего графа, носившего это имя и оставившего ее наследницей прославленного рода, который являлся ветвью дома Бурбонов. Что же касается самой Олимпии Манчини, то, как мы уже говорили, она стала матерью того знаменитого принца Евгения, который поставил монархию Людовика XIV на край гибели.
Так что год закончился двумя этими смертями и этой свадьбой.
Пока Людовик XIV находился в Компьене, ему был нанесен еще один визит: короля посетил его дядя, Гастон Орлеанский, который, бросив, как обычно, своих друзей, тайно помирился с двором. Покинув свой замок Блуа, Гастон проследовал мимо Парижа и, подъехав к воротам Компьеня, встретил короля, который в это время охотился. Поприветствовав короля, он отправился к королеве, а затем к кардиналу, под предлогом подагры не вышедшему ему навстречу. Впрочем, герцога приняли превосходно, как если бы ничего не произошло.