И подобное доказательство своего смирения дал автор «Венцеслава»! Но так уж был устроен Ротру, человек с добрым сердцем, всегда готовый на самопожертвование; он отрекся от жизни так же легко, как отрекся от славы.
Ротру был заместителем гражданского и уголовного судьи в округе Дрё; любопытно, что оба этих великих поэта, Ротру и Корнель, явились из Нормандии, тогда как их соперники, Скюдери и Ла Кальпренед, явились с Юга. То была новая битва между языками «ойль» и «ок», в которой языку «ок» предстояло во второй раз потерпеть поражение. Ротру находился в Дрё, когда там разразилась повальная болезнь чрезвычайно опасного характера. Каждый день в городе умирало по тридцать человек. Самые знатные горожане обратились в бегство; мэр умер, главный судья был в отъезде: Ротру заменил того и другого. В это время его брат, живший в Париже, прислал Ротру письмо, в котором он умолял его приехать к нему; но Ротру ответил, что его присутствие необходимо в родном краю и он останется там до тех пор, пока будет считать это полезным.
«Но совсем не потому, — добавил он с тем скромным величием, какое ему так часто доводилось заимствовать у своих героев, — что опасность невелика, ведь в тот час, когда я пишу Вам, колокол звонит по двадцать второму человеку, умершему сегодня; он прозвонит и по мне, когда это будет угодно Богу».
Богу было угодно увенчать эту прекрасную жизнь прекрасной смертью, славу — самопожертвованием. Колокол прозвонил и по нему, и Ротру вознесся на небо с венком поэта на голове и пальмой мученика в руке.
Что же касается Корнеля, то что сказать о нем, кроме как то, что автор «Сида», «Горация» и «Цинны» был счастливым человеком? Ему рукоплескал весь Париж, его порицала Академия; Ротру был его другом, а врагами его стали Ла Кальпренед, Буаробер и Скюдери. И, даже если бы ему захотелось строить свою жизнь с оглядкой на будущее, он, безусловно, не прожил бы ее иначе.
Мы видели, как вместе с первым периодом французского театра закончилась национальная литература, как вместе со вторым на нашу сцену проник итальянский и испанский дух. Вскоре мы увидим, как на смену им придет подражание греческим и латинским классикам, ибо именно тогда Корнеля станут называть старым римлянином, хотя он был всего лишь старым кастильцем. В нем было больше от Лукана, чем от Вергилия. Он смог бы, если бы захотел, сочинить «Фарсалию», но никогда не написал бы «Энеиду».
Лукан, напомним, был родом из Кордовы.
XXVI. 1652
Совершеннолетие короля. — «Старикашки». — Внутреннее и внешнее положение Франции. — Герцог Орлеанский. — Принц де Конде. — Мазарини. — Коадъютор. — Мадемуазель де Монпансье. — Кардинал возвращается во Францию. — За его голову назначена награда. — Он спокойно пересекает Францию и в Пуатье присоединяется к королеве. — Маршал де Тюренн снова предлагает свои услуги королю. — Двор направляется к Орлеану. — Мадемуазель де Монпансье объявляет войну двору и захватывает Орлеан.
Людовик XIV стал совершеннолетним. Подобно Людовику XIII, он был способен в одно мгновение перейти от полной подчиненности к абсолютному самоволию; но, в противоположность своему отцу, начавшему царствование с решительного шага и почти сразу же впавшему в бессилие, из которого ему удавалось выходить лишь урывками, Людовику XIV суждено было оставаться бессильным даже тогда, когда его малолетство закончилось, и лишь ступень за ступенью подниматься к власти, а точнее сказать, к своевластию, которое было отличительной чертой его царствования. И потому, хотя король и достиг совершеннолетия, правила по-прежнему Анна Австрийская, направляемая тонким умом кардинала Мазарини, который все так же имел над ней власть, причем власть эта, возможно, стала даже сильнее с тех пор, как он оказался в изгнании, а не пребывал в своих покоях в Лувре или Пале-Рояле.
Король, как мы уже упоминали, обнародовал во время торжественного заседания Парламента три декларации: против хулителей святого имени Божьего, против дуэлей и стычек и о невиновности принца де Конде. Примечательно, что принц де Конде, даже не дав себя труда дожидаться касавшейся его декларации, оказался виновен, хотя бы в мыслях, в новом преступлении, подобном тому, какое ему только что простили.