— Пусть пососут мою задницу…»
«15 сентября 1602 года. В восемь утра пришел паж монсеньера де Лонгвиля, чтобы поинтересоваться новостями. После того, как он поговорил с м-м де Монгла и собрался уйти, дофин позвал его, крикнув «Э-э!», задрал рубашонку и стал показывать свой «хлястик».
16 сентября. Он показывает свой «хлястик» г-ну д'Эльбену.
23 сентября. Довольный и очень оживленный, требует, чтобы все появлявшиеся целовали его «хлястик».
27 сентября. Играет со своим «хлястиком», втягивает живот, чтобы тот не мешал ему разглядывать свой член».
Известно, что дети копируют поведение взрослых, так что вполне можно себе представить, что творилось в окружении маленького дофина. Немудрено, что при таком образе жизни можно было вырасти либо развратником, у которого нет ничего святого, либо получить отвращение к плотским утехам на всю жизнь.
Людовик был ребенком чувствительным, нервным и раздражительным, часто устраивал истерики. Бывало, он топал ногами, царапал мадам де Монгла с воплями: «Я вас убью! Я воткну вам нож в горло! Я порежу вам руки!» Мальчик замахивался на слуг пикой, угрожал докторам ножом, запускал шахматные фигуры в голову гувернантки. Отказывался повиноваться. Случались у него и проявления жестокости к животным, — и обрывание крылышек насекомым было еще не худшим из зол.
Генрих говорил жене, что у сына ее характер — упрямый и своенравный и предрекал, что если его не станет, она еще хлебнет с ним горя. Так и вышло в конце концов. Мария Медичи закончила свои дни в ссылке, в одиночестве и забвении.
Методы воспитания наследника сводились в основном к порке, так было принято в то время, что детей лупили, не взирая на титулы и начиная с очень раннего возраста, придерживаясь правила, что «тот, кто жалеет розги, губит ребенка». Доставалось Людовику частенько…
Порка чаще всего поручалась мадам де Монгла.
Вот несколько отрывков из дневника Эроара:
«09.10.1603. Разбужен в восемь утра. Упрямился, выпорот впервые.
22.10.1603. Король приехал в полдень, он его поцеловал и обнял. Король уехал, он кричал, гневался, был выпорот.
22.12.1603. Король пригрозил ему поркой; он упрямился, не желая идти в свою комнату. Введенный в нее королевой, продолжал. Король приказал его выпороть. Он был выпорот мадам де Монгла.
23.10.1604. Он рассердился на короля, отобравшего у него шапочку, палочки и барабан, которые он требовал, топая ногами. Это была маленькая трагедия, его насильно унесла Монгла, он разрывался от ярости… Он не желал ни поцеловать ее, ни обнять, ни попросить прощения, лишь когда почувствовал, что его платье задирают, завопил: «Эй, порите сверху»».
Трудно назвать такого ребенка нетемпераментным. Да и в зрелом возрасте Людовик был весьма эмоционален. Так что неправы те, кто называет его всегда унылым и вялым. Людовик легко приходил в возбуждение. И в то же время легко впадал в самую черную меланхолию, когда его совершенно ничего не радовало. Помните, как у Дюма:
«Господин де Тревиль между тем смело вошел в кабинет короля и застал его величество в самом дурном расположении духа. Король сидел в кресле, похлопывая рукояткой бича по ботфортам. Де Тревиль, не смущаясь, спокойно осведомился о состоянии его здоровья.
— Плохо, сударь, я чувствую себя плохо, — ответил король. — Мне скучно.
Это действительно была одна из самых тяжелых болезней Людовика XIII. Случалось, он уводил кого-нибудь из своих приближенных к окну и говорил ему: «Скучно, сударь! Давайте поскучаем вместе»».
Людовик был порывист и очень искренен в чувствах. Он умел любить. И очень сильно привязывался к тем, кого любил. Только вот любовь его имела исключительно платонический характер, что приводило в недоумение его современников — да и потомков тоже.
Историки давно и безуспешно ведут спор на тему сексуальных предпочтений его величества. Его привязанность к друзьям была слишком велика и наводила на подозрения. Его отношения с женщинами были слишком целомудренны, и одна только мысль о том, чтобы лечь с кем-то из них в постель, вызывала у Людовика отвращение. Не значит ли это, что король имел гомосексуальные наклонности? Свидетельств этому нет, точно так же, как и доказательств обратному. Возможно, даже питая определенного рода интерес к лицам своего пола, Людовик никогда не преступал черту, переводящую от влюбленности к плотским утехам. Он был слишком набожен для того, чтобы предаваться одному из самых отвратительных, по мнению церкви, грехов? Или был лишен возможности заниматься сексом из-за болезни, пережитой в юном возрасте? Или, может быть, секс был отвратителен ему с тех пор, как он насмотрелся на него вдосталь при дворе своего отца и тот казался грязным и недостойным занятием? Что было причиной, а что следствием его целомудрия? Вопросы, — на которые, наверное, никогда не найдется ответа.