Что же касается Ларошфуко, то письменным распоряжением короля ему было велено оставаться в своих поместьях вплоть до нового приказа; это распоряжение король адресовал г-ну де Морепа.
Герцог Буйонский получил приказ удалиться в герцогство Альбре, где ему был назначен в качестве жилища ветхий дом, в котором никто не жил уже двести лет.
Что же касается Перюссо, то король хотел наказать его таким же образом, каким в Меце была наказана бедная герцогиня, то есть угрозой опалы: в его присутствии, и словно не зная, что тот находится рядом, он послал за настоятелем иезуитского новициата и долго беседовал с ним. Затем, посылая время от времени за тем же настоятелем, он в течение целого месяца не разговаривал со своим духовником, который уже полагал себя впавшим в полную немилость и, поскольку все считали, что дела его плохи, растерял за это время часть своих духовных чад.
Наконец, по прошествии месяца, король сжалился над горем старика и сказал ему, что тот нисколько не утратил его благорасположения.
Епископ Суассонский был сослан в свою епархию, но не именным указом, а словесным распоряжением.
Бальруа получил приказ вернуться в Нормандию.
Господин де Морепа, побывавший исполнителем всех этих мелких мщений и понимавший, что настала и его очередь, получил приказание отправиться к г-же де Шатору, чтобы принести ей извинения и просить ее переехать на жительство в Версаль.
— И с какой же речью мне следует обратиться к госпоже де Шатору, государь? — спросил министр.
— Тут все написано, сударь, — ответил Людовик XV, протягивая ему бумагу с формулой извинения.
Господин де Морепа взял эту бумагу и явился к г-же де Шатору, однако привратник, предупрежденный заранее, сказал ему, что герцогини нет дома.
Господин де Морепа поинтересовался, можно ли увидеть г-жу де Лораге, но получил тот же ответ. Тогда он заявил, что пришел от имени короля, и его тотчас впустили.
Госпожа де Шатору лежала в постели; король, как мы сказали выше, оставил ее больной, и она еще не поправилась.
— Сударыня, — сказал г-н де Морепа, входя в ее комнату, — король послал меня сказать вам, что ему ничего не было известно о том, что происходило с вами во время его недавней болезни; он по-прежнему питает к вам то же почтение, то же уважение, что и прежде; поэтому он просит вас вернуться ко двору, дабы вы снова заняли там вашу должность; в равной степени это относится и к госпоже де Лораге.
— Я всегда была убеждена, сударь, — ответила герцогиня, — что король не принимал никакого участия в том, что происходило тогда со мной; поэтому я никогда не переставала питать к его величеству то же уважение и ту же привязанность, что и прежде. К сожалению, я не в состоянии прямо завтра же отправиться благодарить короля; однако я сделаю это в ближайшую субботу, ибо надеюсь выздороветь к этому времени.
Морепа приблизился к герцогине, всем своим видом показывая, что желает поцеловать ей руку.
Герцогиня протянула ему руку, сказав:
— Целуйте, это ничего не стоит и ничем не чревато.
Удаляясь, г-н де Морепа спросил:
— Итак, до субботы?
— До субботы, — повторила г-жа де Шатору.
Но бедная женщина дала это обещание, не спросив разрешения у того, кто держит человеческую жизнь в своих руках; она надеялась выздороветь к субботе, но как раз в этот день ей стало хуже.
С этого времени ее болезнь стала все более и более усиливаться; в течение одиннадцати суток несчастная герцогиня то впадала в беспамятство, то возвращалась в сознание, что придавало почти роковые черты ее состоянию; находясь в бреду, она кричала, что ее отравили и что яд, который ей дали, исходил от г-на де Морепа. В минуты просветления сознания она исповедовалась у отца Сего, который затем настаивал, что никогда не видел женщины, готовой умереть с большим смирением.
Ланге, тот самый кюре церкви святого Сульпиция, который в свое время проявил себя столь строгим к бедной герцогине Беррийской, принял последнее причастие у этой новоявленной Магдалины; но ни тот, ни другой не требовали, чтобы герцогиня де Шатору принесла в жертву свою любовную страсть; несомненно, ей были зачтены те страдания, какие она претерпела в Меце.
Герцогине девять раз пускали кровь во время этой болезни — то из руки, то из ноги, однако ничто не помогало; с каждым днем ее сознание омрачалось все более, с каждым днем бред у нее становился все сильнее. Каждый раз, когда бред возобновлялся, она повторяла, что умирает от отравления, что яд исходил от г-на де Морепа и что ей дали его вместе с лекарством в Реймсе.