Одно из важнейших правил этого этикета заключалось в пробе кушаний. В 1750 году имелось пять дворян, служивших при каждом парадном обеде; один из них стоял возле стола и приказывал придворному повару на глазах у всех пробовать кушанья. Эта проба распространялась на все: на воду, вино, жаркое, хлеб и фрукты.
Как видим, эти торжественные обеды были совсем не похожи на приятельские трапезы в Шуази, где полностью накрытые столы поднимались из-под пола и где прислуживали пажи Малого Конюшенного двора.
Другим правилом этикета, соблюдаемым так же строго, как и проба кушаний, было право входа в королевские покои. Вход через главную дверь предоставлялся только дворянам. Те, кого называли простолюдинами, будь то даже Шевер или Вольтер, должны были входить через боковые двери.
Мы увидим, каким образом Вольтер все же вошел через главную дверь.
Разделение обязанностей, приводившее к тому, что каждый хотел делать лишь то, что строго предписывалось ему правилами его должности, служило порой причиной странных затруднений.
Так однажды королева, прохаживаясь по своей парадной спальне, заметила пыль на кровати и показала ее г-же де Люин.
Госпожа де Люин послала за камердинером-обойщиком королевы, чтобы он показал эту пыль камердинеру-обойщику короля.
Камердинер-обойщик короля заявил, что ему нет дела до этой пыли, поскольку, хотя камердинеры-обойщики короля действительно следят за обычной кроватью королевы, они не могут прикасаться к парадной кровати, считающейся всего лишь предметом мебели, когда королева на ней не спит. А так как королева не спит на своей парадной кровати, то эта пыль на совести смотрителей королевской мебели.
В продолжение двух месяцев не удавалось найти того, в чьи обязанности входило смести эту пыль; наконец, по прошествии двух месяцев, королева сама смела ее перьевым опахалом.
Скука преследовала несчастную королеву даже в Трианоне, где она довольно часто обедала со своими придворными дамами и проводила вечера в узком кругу.
Однажды между зеленщицей и управляющим замка возникла серьезная ссора, которая прервала тамошние празднества и на протяжении двух лет мешала королеве ужинать в Трианоне. Зеленщица, вопреки мнению управляющего, утверждала, что поставлять в замок свечи надлежит ей; управляющий, со своей стороны, хотел сам располагать этим правом; между тем королева, не желая никого из них обижать, перестала ездить в Трианон или приезжала туда только днем, но не оставалась там ужинать.
Впрочем, домашняя жизнь бедной королевы была невообразимо скучной. Ее обычное окружение составляли кардинал и герцогиня де Люин, президент Эно и отец Гриффе. В этом кругу этикет не соблюдался; все садились без позволения, и часто, поскольку разговор бывал по большей части мало оживленным, половина собравшихся спала, в то время как другая половина наблюдала за тем, как она спит.
Герцог де Люин был самым большим соней и самым большим молчуном из всего этого общества, поэтому в насмешку королева называла его г-ном Горлопаном.
Король, со своей стороны, вел совершенно иное существование. По мере того как он вступал в жизнь, присущая ему склонность к распутству становилась все заметнее, и вначале редко случались дни, когда в королевских покоях не играли бы по-крупному, поскольку король проигрывал или вынуждал проигрывать своих противников по три-четыре тысячи луидоров за один вечер.
Когда король выигрывал, он клал выигрыш в свой потайной денежный ящик; когда же он проигрывал, проигрыш брали из государственной казны. Эта его страсть к игре распространилась впоследствии с ломберного стола на коммерческие спекуляции.
По окончании игры приступали к ужину; король пил много, причем главным образом шампанское; опьянев, он оставался в руках г-жи де Помпадур, которая делала с ним до следующего утра все, что хотела.
У короля был превосходный повар, не только изучивший все правила своего искусства по лучшим гастрономическим сочинениям и у самых лучших знатоков гастрономии, но еще и позаимствовавший у самых опытных врачей не менее важное умение приготовлять возбуждающие кушанья, с помощью которых королю удавалось снова и снова повторять безумные ночи наподобие ночей герцога Орлеанского.
Более того, нередко во время карнавала король, принцы и их фавориты бегали не только по маскированным балам, но и по улицам Парижа и Версаля.
Что же касается дофина, которому, как мы сказали, уже исполнился двадцать один год, то его воспитывали в обстановке самого странного, а порой и самого нелепого угодничества. Подобно святой Марии Алакок, уже в возрасте четырнадцати месяцев, по словам ее историка, проявлявшей величайшее отвращение к греху, дофин уже в возрасте шести лет подавал величайшие надежды.