Тогда они предложили удвоить прежние подати, но с условием, что форма взимания налогов сохранится.
Однако двор ответил им, что у них требуют не увеличения податей, а выяснения, посредством деклараций, имущественного положения каждого частного лица, с целью взимать со всех соразмерно равные налоги и тем самым неукоснительно соблюдать справедливость.
В итоге двор приказал интенданту провинции потребовать подачи этих деклараций. Кое-кто с грехом пополам подал их, и двор, осведомленный о бунте в Бретани и опасавшийся, что бунт может охватить всю Францию, заявил, что доволен этими декларациями, сколь бы ущербными они ни были на самом деле.
Известия о провинциальных штатах Лангедока были куда более тягостными, ибо обычаи этой ассамблеи требовали, чтобы королевские комиссары изначально сообщали ей о тех наказах, какие они получили. Поскольку же эти наказы короля состояли в том, чтобы требовать впредь от Лангедока не безвозмездный дар, а подушную подать и двадцатину, как если бы речь шла о простом налоге, который собирали в провинции, находившейся под управлением интенданта; поскольку, ко всему прочему, эти обычаи требовали, чтобы прибывшие от двора комиссары наносили визит каждому депутату штатов, дабы добиваться его согласия на безвозмездный дар, и поскольку, наконец, эти новые наказы короля отменяли прерогативы, обычаи и права провинции, штаты отказали в установлении двадцатины в Лангедоке, и Ларошфуко, архиепископ Альби, председательствовавший в собрании, заявил, что штаты не только отвергают двадцатину, но и не смогут дать согласия на безвозмездный дар до тех пор, пока король не отступится от своих притязаний, противоречащих старинным привилегиям штатов.
На этот раз речь шла уже не об отказе, а о вызове, брошенном двору; и потому герцогу де Ришелье было поручено заявить от имени короля, что штаты Лангедока должны подчиниться ему и лишь после этого он выслушает их замечания; король приказал маршалу распустить штаты, если они откажутся исполнить это требование.
Штаты Лангедока отказались и были распущены.
Этот государственный переворот, со стороны казавшийся опасным, на самом деле таковым не являлся.
Штаты Лангедока были далеко не столь же опасными, как штаты Бретани, устроенные так, что голосовать там имели право все дворяне, а большинство в этих штатах составляли несколько сот бедных дворян, совершенно неизвестных двору: во времена спокойствия и в ходе обычных обсуждений на них еще можно было как-то влиять, но, когда речь шла об опасности, которая угрожала бретонской конституции, являвшейся гарантией для всех, они вступали в союз против королевского деспотизма и, присоединяясь к другим депутатам, образовывали связку, которую не могла разорвать никакая сила, не мог разъединить никакой подкуп.
Однако в Лангедоке все обстояло иначе.
В Лангедоке, напротив, штаты состояли из небольшого числа епископов и двух десятков наследственных баронов, которых кабинету министров было легко подчинить или подкупить. Именно так и было сделано: двор разъединил их, вел переговоры с каждым из них по отдельности и позволил им собираться впредь лишь при условии, что они попросят у короля прощения за свое непослушание.
И потому 3 сентября 1757 года лангедокские депутаты в большинстве своем явились в Версаль и заявили королю, что они раскаиваются в том, что имели несчастье прогневать его.
Благодаря этому проявлению покорности они получили разрешение собираться вновь; однако епископы и бароны утратили прерогативу, которой они очень дорожили: принимать с очередным визитом королевских комиссаров, когда речь шла о безвозмездном даре.
Однако в обмен на это, дав согласие выплачивать двадцатину, они добились, что взимать ее будут местные чиновники.
Что же касается штатов Бретани, то они твердо стояли на своем, отказываясь даже от предложения взимать двадцатинный налог с помощью смешанной комиссии, состоящей из королевских уполномоченных и их собственных представителей.
В итоге двор, доведенный до крайней степени раздражения из-за этого сопротивления, подверг ссылке тех, кто выказал наибольшее противодействие его воле.
Вот имена дворян, подвергшихся ссылке, и названия мест, куда они были сосланы:
епископ Реннский, председатель ассамблеи, был сослан в Ренн, что стало подлинным изгнанием для человека, привыкшего проводить жизнь в Париже;