Действительность, казалось, оправдывала подобную позицию. Весной 1753 г. появились "Великие ремонстрации", в которых магистраты, никак не удовлетворенные ролью регистраторов королевских эдиктов, настаивали на возможности не только исправлять, но и творить законы. Активно обсуждалась и идея "единого парламента". В отсутствие Генеральных штатов такой парламент мог претендовать на роль общенационального представительного органа[25]. Ответом стали решительные действия Людовика: самые рьяные оппозиционеры были арестованы, члены Высшей палаты Парижского парламента отправлены в ссылку в Понтуаз, а 176 представителей его Следственной палаты и Палаты прошений рассеяны по семи городам.
Это окрылило клерикалов и особенно иезуитов. Один из них — Ложье, проповедуя в Версале, назвал парламенты нечестивыми разрушителями религии, а его собрат в присутствии короля предлагал даже пролить немного крови "еретиков", чтобы избежать большой беды [26].
Возмущение населения иезуитами и другими ортодоксами достигла точки кипения и все больше обращалось против монарха. Во многих местах находили листки со словами: "Смерть королю и епископам!". Париж балансировал на грани восстания и Людовик должен был отказаться от прежнего одностороннего курса.
В декабре 1754 г. он выслал нескольких представителей епископата, включая и парижского архиепископа Кристофа де Бомона, яростного преследователя подозреваемых в янсенизме. Репрессиям со стороны короны подверглись и отдельные священники, отказывавшие умиравшим в последнем причастии. Но, когда вдохновленный ходом событий Парижский парламент объявил, что булла не есть символ веры, король отменил это постановление. Между тем само духовенство на ассамблее в 1755 г. разделилось по вопросу свидетельств об исповеди. Король обратился за решением к папе. Папская энциклика была согласована либеральным и просвещенным Бенедиктом XIV с французским послом в Риме графом Стенвиллем, будущим герцогом Шуазелем- первым министром Людовика XV. Она представляла собой компромисс: священник обязывался совершить необходимый обряд, но предупредить умиравшего, что тот будет проклят, если — янсенист. Таким образом, проблема лишалась остроты, а общество успокоилось.
В том же, что касалось места парламентов в жизни страны, Людовик не допускал двойственности. На королевском заседании в декабре 1756 г. были утверждены декларации о запрещении совместных заседаний палат Парижского парламента, о невмешательстве магистратов в политические дела и, наоборот, об их обязанности выполнять свои судебные функции, не прибегая к так называемым "стачкам", и о подаче ремонстраций только после регистрации предложенных документов, что сводило сопротивление лишь к красивому жесту.
Отзвуком политического кризиса явилось покушение Дамьена на Людовика XV. Это произошло 5 января 1757 г., когда король уезжал из Версаля в Трианон. Спрятавшись под лестницей на выходе из дворца, злоумышленник нанес монарху удар ножом в бок. Жизненно важные органы остались незадетыми, но поначалу придворным и самому королю подумалось, что он умрет. В ожидании смены государя военный министр граф д'Аржансон и Машо стали дерзить Помпадур. Но рана быстро зарубцевалась, а незадачливые царедворцы были немедленно отставлены.
Злодея взяли на месте. Выходцу из Артуа, Дамьену, работавшему слугой в парижских домах, было уже за 40. Возникла версия о заговоре, тем более, что покушавшийся служил у людей, связанных с Парижским парламентом, а причащался у иезуитов, которые, по мнению многих, поднаторели в убийстве королевских особ. Но следствие, допрос 85 свидетелей и преступника, которого жестоко пытали, показали, что он действовал в одиночку. То был психически неуравновешенный человек, о чем свидетельствовали и его поведение, и избранное орудие покушения — перочинный нож. Но несомненно на Дамьена повлияли господствовавшие в Париже настроения; он разделял всеобщую ненависть к тем, кто отказывал в причастии умиравшим оппонентам буллы.
Приговор поражал садизмом. Было предписано сжечь Дамьену правую руку, затем вырвать раскаленными щипцами куски мяса из разных частей тела, залить раны расплавленным свинцом и кипяченым маслом, и, наконец, разорвать с помощью четырех лошадей. Можно много говорить о жестоком веке, о людях из народа, требовавших мучений для осужденного, но все это не извиняет французского монарха. В ту пору идеи гуманизма не только получили хождение в передовой общественной мысли, но и частично отразились в политической практике "просвещенных деспотов". Людовик XV был не из их числа.