— Что именно? — с удивлением спросил адвокат.
— Когда вы закончите наводить на меня скуку?
— Господин первый президент, — произнес оратор, — мне очень жаль, но я исполняю свою должность. Исполняйте же вашу, терпеливо выслушивая меня, даже если будете умирать от зевоты; для этого вы здесь и находитесь.
Господин де Мальзерб поклонился с видом человека, признающего правоту сказанного, и умолк.
Разумеется, такой человек ни в коей мере не отличался честолюбием, и потому было нелегко побудить его войти в состав кабинета министров. Он и сам понимал, что будет выглядеть при дворе весьма странной фигурой. Он знал, что обладает искренностью и чуждым его веку простодушием. В его речах не бывало даже оттенка лживости, с которой легко мирились в обществе. Со стороны можно было видеть, образно говоря, развитие его мысли, как если бы вы следили через стекло за отлаженной и замысловатой работой какого-нибудь механизма; однако порой, следует сказать, присущее ему простодушие обращалось в мощную и неистовую силу, и сила эта проявлялась особенно в тех случаях, когда речь шла о благотворительности, свободе и прогрессе.
В своей любви к прогрессу г-н де Мальзерб заходил так далеко, что пожелал подняться вместе с Монгольфье в одном из первых воздушных шаров, которые тот создал.
Так что при дворе его прозвали Простаком, и прозвище это было заслуженным, ибо он не был способен ни на одну из гнусностей, столь естественных для тамошней почвы. Он говорил правду всем, причем сильным мира сего даже с большей прямотой, чем людям простым. Ему была присуща особая полуулыбка, с какой он отвечал на просьбы людей, добивавшихся чего-то нечестным путем, и эта полуулыбка была хорошо известна его друзьям и знатным особам, в чьих домах он бывал, как единственная зловредность, на какую он был способен по отношению к людям, чьи принципы были противоположны его собственным и которых он даже презирал. В такие минуты выражение лица г-на де Мальзерба отличалось от выражения лица его друга Тюрго, которое в подобных обстоятельствах становилось презрительным; аббата Терре, так глубоко скрывавшего свои мысли, что невозможно было увидеть, что происходит у него в душе; г-на де Калонна, притворявшегося до такой степени, что его нельзя было понять; г-на Неккера, хмурившего брови и принимавшего тем самым вызывающий вид; и, наконец, г-на де Аранда, этого остроумца, заявившего, что Варфоломеевское побоище министров не было избиением невинных младенцев, и начинавшего в таких случаях длинную речь, которую он произносил убедительным тоном, заканчивая каждый ее период словами:
— Вы меня понимаете? Вы меня слышите?
В царствование Людовика XV г-н де Мальзерб был директором цензурного ведомства; в этом качестве он покровительствовал философии и, вместо того чтобы преследовать ее, в чем, вероятно, состоял его долг, поддерживал литераторов, выступавших в своих сочинениях против королевской власти и религии, тогда как в отношении религиозных писателей неукоснительно соблюдал законы, указы и распоряжения. Так что именно благодаря г-ну де Мальзербу, которого Тюрго призвал к власти как своего необходимого помощника, с его молчаливого или устного разрешения, появилось на свет множество произведений, не напрасно внушавших духовенству сильную тревогу, о которой мы уже говорили и которую оно выражало своими увещаниями.
Войдя в кабинет министров, г-н де Мальзерб нисколько не изменил своих взглядов. И, что редко бывает у высокопоставленных чиновников в отношении литераторов, он вознамерился сделать из Парижа столицу просвещения: он привлек туда образованных людей из всех стран, и они, словно в новые стовратные Фивы, принесли в Париж духовную дань, которая должна была стать тем источником, из какого всем другим народам предстояло пить живительную влагу цивилизации.
Первым визитом, который нанес г-н де Мальзерб после своего вступления в кабинет министров, стал визит в Бастилию, откуда он выпустил семь узников. Почему не больше? Увы, он сам говорит об этом в своей докладной записке королю.
Послушайте же сказанное им, господа министры всех времен, человеколюбивые архитекторы тюрем с одиночными камерами, вы, кто клеймит позором Бастилию и носит подвешенными у себя на поясе ключи от тюремных крепостей Сен-Мишель и Дуллан:
«Больше половины тех, кого я обнаружил в Бастилии и Венсене, были заключены туда более пятнадцати лет тому назад; они впали в слабоумие или в исступление такой степени, что уже нет возможности вернуть им свободу!»