Правда, католическое духовенство возражало против назначения этого министра-протестанта, ставшего преемником министра-философа, но, совершенно ослепленный миллионами, которые появились благодаря новому министру, г-н де Морепа отвечал духовенству:
— Дайте нам столько денег, сколько дает господин Неккер, и тогда епископы сами будут назначать генерального контролера финансов.
И действительно, правительство испытывало нужду в деньгах. Правда, система г-на Неккера была пугающей в глазах тех, кто смотрел дальше горизонта. Система г-на Неккера в определенном смысле напоминала систему Джона Ло: она заключалась в создании огромного банка и влекла за собой уничтожение земельной собственности. Господин Тюрго предсказывал крах этой системы; Кондорсе, более прозорливый, предвидел возникновение республики; в любом случае, это была старая невидимая война народных масс против земельных собственников, обратившаяся в открытую войну, когда народ впервые произнес: «Поберегитесь, здесь кое-кто есть, и этот кое-кто — я».
Мы сказали, что правительство испытывало нужду в деньгах. Да, и даже больше, чем когда бы то ни было, ибо предстояло воевать с Англией, а война с Англией всегда ведется в большей степени с помощью интриг и золота, чем посредством солдат и оружия.
Скажем несколько слов о том, что представлял собой двор Людовика XVI в тот момент, когда предстояло начать эту войну. То будет последний радостный взгляд, которым мы окинем королевский двор.
Двор Людовика XVI в конце 1777 года это во-первых и прежде всего королева, сияющая молодостью, могуществом и красотой.
Вокруг нее очаровательное созвездие, лучезарная вереница блистающих звезд: принцесса де Пуа, маркиза де Куаньи, графиня де Шалон, принцесса д’Энен, графиня де Бло, графиня де Тессе, графиня де Монтессон, принцесса де Бово, графиня де Брионн, герцогиня де Грамон, герцогиня де Полиньяк, графиня де Водрёй и принцесса де Ламбаль.
Ее окружают кавалеры: граф д'Артуа, г-н де Куаньи, г-н де Водрёй, г-н Диллон, г-н де Лафайет, г-н де Бирон, Ламеты, Грамоны, Полиньяки — словом, все, что во Франции еще оставалось из великих имен, если и не из великих умов. Все эти люди — оставляя в стороне определенные философские идеи, уже пускавшие ростки в сердцах и ожесточавшие лица, — все эти люди, повторяю, были молоды и любили удовольствия: прогулки и охоту — летом, балы, сани, оперу — зимой.
Один лишь король скучал во время всех этих развлечений, которые были ему совершенно непонятны.
Как-то раз вечером Людовик XVI так сильно зевал в театре Буфф, что королева поинтересовалась у него, не заболел ли он.
— Нет, никоим образом; но мне еще никогда не было так скучно, — простодушно ответил король.
Но с королевой все обстояло совсем иначе, и она веселилась, не беспокоясь ни о возможных неприятностях, ни даже о скандале! Однажды конюший, управлявший ее санями, упал, и лошади закусили удила; но она, ловкая, словно Аврора, направлявшая своих скакунов к Солнцу, схватила вожжи и, поскольку лошади уже понесли, усмирила их своими белоснежными, но сильными руками, как это сделал бы самый умелый кучер. Все вокруг страшно испугались, и только она одна, не веря в угрожавшую ей опасность, оставалась спокойной, и на лице ее сияла улыбка.
В другой раз, на балу в Опере, королеву окликнула маска в наряде базарной торговки и, пристав к ней и называя ее просто Антуанеттой, стала упрекать в том, что она бегает по празднествам, вместо того чтобы находиться возле мужа, храпящего в это время во сне. Несмотря на такую фамильярность, маске удалось понравиться королеве, которая, чтобы слышнее было то, что говорила ей базарная торговка, и легче было отвечать на ее слова, наклонилась к ней настолько, что та едва не коснулась ее груди. После более чем фривольной беседы, длившейся около получаса, королева рассталась с маской, признавшись, что никогда еще ей не было так весело.
Маска, видимо, тоже повеселилась, ибо она упрекнула королеву за скорый уход, и та обещала ей вернуться.
И действительно, ко всеобщему удивлению королева так и поступила. Она явилась на следующий бал, и их вторая беседа была столь же долгой и столь же оживленной, как и первая, и даже более оживленной, ибо, расставаясь с маской, Мария Антуанетта подала ей руку для поцелуя.
Все это стало широко известно, попало в рукописные газеты и сделалось источником клеветы. Ибо, пока королева проводила эти длинные ночи, наполненные удовольствиями, король пребывал в Версале, спать ложился в одиннадцать часов вечера, вставал в пять утра и даже зимой, в холоде, работал до семи часов утра, пока его лакей не входил за балюстраду королевской кровати, каждый раз заставая эту кровать пустой.