Для актеров Бёрне был настоящей грозой. Он немилосердно осмеивал всякую фальшь в игре, так что раздраженные артисты франкфуртского театра не раз пытались отомстить ему каким-нибудь скандалом или даже насилием. Одно время Бёрне даже принужден был ходить в театр с парой пистолетов в кармане. К попыткам задобрить его упрашиваниями и вещественными подношениями он оставался так же нечувствительным, как и к угрозам, и, чтобы отбить у актеров охоту являться к нему с подобными просьбами, он нарочно извещал публику об их визитах – конечно, в шутливой форме. Так, в одной своей рецензии он писал: «М-me Келлер играла Эмму фон Фалькенштейн. Так как ее муж просил меня щадить ее в своих отзывах, то я это и делаю». Понятно, что после такого снисходительного отзыва г-жа Келлер уже закаялась подсылать к нему мужа. Бёрне, впрочем, умел не только остроумно ругать, но и хвалить остроумно. Его рецензия на игру знаменитой Генриетты Зонтаг представляет такой блестящий, можно сказать поэтический панегирик, что его и теперь нельзя читать без наслаждения. Невольно вспоминаешь нашего Белинского, обессмертившего своей рецензией Мочалова.
Театральные рецензии прославили Бёрне. Не было человека, который, проезжая через Франкфурт, не захотел бы представиться знаменитому доктору Бёрне, «пишущему против комедиантов». Бёрне сразу занял выдающееся положение, обратил на себя внимание всей читающей публики.
Ободренный успехом, Бёрне решился расширить свою деятельность. «Весы», как мы сказали, не были периодическим изданием, это был скорее сборник статей с журнальным характером, выходивший в неравные промежутки. Но Бёрне хотел влиять на публику более интенсивно, чаще пропагандировать свои идеи, и поэтому он охотно согласился на предложение одного из издателей, типографа Веннера, – принять на себя редактирование ежедневной газеты «Staatsristretto», переименованной в «Газету вольного города Франкфурта». Четыре месяца Бёрне с неутомимой энергией вел это дело, но в конце концов пришел к убеждению, что при тогдашних обстоятельствах газета от его руководительства ничего не выигрывает, и по своей добросовестности отказался от редакторства. Но он решился сделать еще одну попытку – на этот раз с еженедельной газетой, которую стал печатать в Оффенбахе, под названием «Полет времени» (Zeitschwingen).
Новый опыт оказался также неудачным. Через несколько месяцев после выпуска первого номера Бёрне по не зависящим от него обстоятельствам уже принужден был закрыть газету. Усталый, раздраженный этими неудачами, Бёрне решился дать себе небольшой отдых. Его уже давно занимала мысль о поездке во Францию. Еще до окончательного прекращения «Полета времени» он совершил небольшое путешествие по Рейну, побывал в Майнце, Кобленце, Кельне и Бонне и во время этого путешествия встретился с Герресом, Шлейермахером, Шлегелем и Арндтом. Но эти представители отживающей романтической школы не пришлись ему по душе, при всем его уважении к их личным достоинствам. «Эти люди, – писал он по поводу своих визитов к Арндту и Герресу, – золото чистое, самородное, но для ковки негодное. Нет в них ничего греческого – все какая-то угловатость, какая-то лубочная рисовка. Француз и нечестивец по их понятиям – такие же одинаковые вещи, как два и два. Всё желают они видеть утвержденным на непоколебимо прочном фундаменте; оттого-то они докапываются до глубоких, старых корней, оттого они любят право историческое, а не жизненно свежее, рождающееся каждый день, вечно новое. Стой они во главе немцев, плохо пришлось бы немецкому делу…»
Вернувшись во Франкфурт из этой поездки, Бёрне убедился, что дальнейшее пребывание в этом городе для него небезопасно. Он заметил, что франкфуртские члены бундестага сделались усердными покупателями отдельных номеров его газеты, – а такое внимание в то время, когда ежедневно производились новые аресты и тюрьмы и крепости переполнялись людьми сомнительной благонамеренности, – показалось Бёрне довольно зловещим предзнаменованием. Еще более возбудило его опасения то обстоятельство, что ему под разными предлогами задерживали выдачу паспорта. Медлить было нечего. Бёрне решился предупредить опасность и, не дожидаясь паспорта, уехал в Париж.
Со времени первой поездки Бёрне в Париж, – поездки, за которою начинается для него скитальческая жизнь, мы приобретаем весьма ценный биографический материал в переписке знаменитого писателя с его лучшим другом, с неизменной спутницей его жизни – m-me Воль.
Роль этой женщины в жизни Бёрне, ее влияние на его литературно-политическую деятельность так велики, что мы должны остановиться подробнее на характере и истории их отношений.
Зимою 1816/17 года в доме одного из своих франкфуртских друзей Бёрне познакомился с молодой женщиной, которая была ему представлена под именем г-жи Воль и которая, как он тут же узнал, недавно только развелась со своим мужем. Жаннета Воль (по мужу она была Оттен, но после развода приняла опять свою девичью фамилию) не принадлежала к числу тех блестящих женщин, которые сразу производят чарующее впечатление. Она не отличалась ни выдающейся красотой, ни блестящим, бросающимся в глаза умом, как m-me Герц. Скромная, приветливая, с редким тактом державшая себя в обществе, она была одной из тех глубоких недюжинных натур, которые нравятся тем более, чем ближе узнаешь их. И Бёрне, встречавшийся с ней часто у общих знакомых, не мог не оценить ее высоких умственных и нравственных качеств. Беседуя с ней о новых книгах, о событиях дня, он был поражен ее тонким литературным вкусом, сходством ее воззрений с его собственными и впервые после своего берлинского увлечения почувствовал серьезный интерес к женщине.
Со своей стороны, Бёрне также должен был понравиться m-me Воль. Небольшого роста, слабого телосложения, но с правильными чертами лица и прекрасными темными глазами, сверкавшими умом и добротой, он вообще пользовался расположением женщин и сам любил их общество, хотя и не представлял собою ни дамского угодника, ни донжуана. Неудивительно, что и m-me Воль, разошедшаяся с мужем именно потому, что он оказался ограниченным человеком, неспособным удовлетворять запросам более возвышенной натуры, сразу заинтересовалась остроумным собеседником, так непохожим на окружающих, с ореолом зарождающейся писательской славы. По мере того как молодые люди ближе узнавали друг друга, эта взаимная симпатия усиливалась и мало-помалу перешла в самую прочную неразрывную дружбу.