Он всунул ей в руку коробку спичек и отступил в сторону… потом пошел опять под деревья, в тень.
Темнота в церкви затаенно дышала, молчала — там давно слышали, как кто-то копался у замка, и все чего-то ждали.
Мария чувствовала людей, стоящих совсем близко, рядом с ней.
Она совсем не приготовилась к тому, что надо будет делать дальше. Кажется, она думала: вот откроют дверь, и люди, освобожденные, бросятся бежать.
А они дышали, таились, молчали и ждали. Тогда она чиркнула спичку и подняла ее так, чтоб осветить свое лицо. Пускай они сами увидят ее и поймут, кто к ним вошел.
Из глубины мрака вокруг нее проступило несколько неподвижных, как маски, бледных лиц. Возникли и жили, пока синий колеблющийся огонек полз от головки до обжигающего пальцы кончика по тоненькой спичечной палочке, и утонули в черноте, как только он потух.
— Люди, — неуверенно сказала Мария в темноту, обращаясь к тем, кто стоял с ней рядом, — вы можете уходить. Дверь открыта. Уходите, не теряйте времени. У вас нет надежды. Только уходите!.. Вы мне не верите? — Она чиркнула спичку, опять осветила себе лицо, чтоб всем было видно, но, так как никто не двигался, умоляюще продолжала: — Если вы останетесь здесь — у вас нет надежды, никакой надежды нет, а тут рядом начинается лес, вы можете уйти. В разные стороны надо уходить!
Никто не шевелился. Она чиркала спичку за спичкой и говорила женщинам, что крестьяне примут и укроют их детей, что мужчины могут уйти далеко и их не догонят…
Они слушали и молчали, не двигаясь с места. В отдаленном углу вдруг затлел, замигал и разгорелся огонек свечи в высоком подсвечнике. Темнота вокруг неясно посерела, и Мария увидела, как встают лежавшие или сидевшие на полу. Лиц, обращенных к ней, делалось все больше, но никто не двигался с места.
Мария повторяла им одно и то же, что у них нет надежды, с отчаянием, почти с ненавистью чувствуя, что их удерживает, приковывает, парализует, лишает воли именно надежда. Лишенная смысла, нерассуждающая, тупая, безвольная надежда, что за их безропотное повиновение их где-то в конце концов помилуют, отпустят, может быть, не всех добьют, хотя они уже видели и знали, что добивают именно всех. Всех, но ведь пока что не их?.. И они стояли, не смея толкнуться в эту непреодолимую стену, которая существовала только в их сознании: несокрушимую каменную стену, которую можно проткнуть пальцем, как мокрую бумагу, если перестать в нее верить.
Очень тихий, со злорадной какой-то хитрецой голос проговорил:
— Это они решили с нами покончить при попытке к бегству! Мария обернулась на голос. Ее всю трясло от злого бессилия.
— Ну так ты сиди здесь и не выходи! Оставайся и дожидайся здесь. Сиди, умник!.. Да неужто среди вас нет ни одного разумного человека, кто соображать способен! Вам дверь открыли! Дверь открыта, сумасшедшие вы! И вы боитесь уйти! На что вы надеетесь? У вас же нет надежды! Никакой!.. — Горло у нее сдавило рыданием отчаяния, обиды и бессилия. — Идиоты несчастные, вы тут сдохнуть хотите от трусости!.. Ну и черт с вами, пропадайте, раз никого нет, кто…
— Есть, есть, есть… — торопливо повторял громким шепотом на ходу, быстро приближаясь, женский голос. — Где ты? Зажги!
Мария опять подняла дрожавшую в руке зажженную спичку.
Молодая женщина, тесно прижимая к груди кулечек со спящим ребенком, торопливо протолкалась вперед и бегло глянула ей в лицо в миг, когда спичка, догорая, уже обжигала пальцы.
Мария отворила дверь совсем настежь, и в стрельчатом проеме открылась залитая лунным светом трава, редкие березы на опушке рощи. Мирно квакали лягушки, ночная птица настойчиво, однообразно высвистывала, повторяя все одно и то же.
— Туда иди, туда, к деревьям!.. Уходи все вдоль канавы, потом начнется лес… Туда они боятся!..
Женщина вошла в освещенный проем двери, как в картину, перешагнула через порог и, не оглядываясь, пошла мимо вросших в землю серых рыцарских надгробий. Пересекла полосу укоротившейся, лежавшей теперь косо тени от церкви, прошла светлую лунную лужайку, мелькнула раз, другой в тени деревьев и исчезла, пропала в тишина а люди все стояли, смотрели ей вслед и не шевелились, в таком оцепенении, что не сразу заметили, что еще трое идут по пути, как бы проложенному женщиной, спеша ей вдогонку. Длинноногая девочка в мятом платьишке, выглядывавшем из-под короткой черной куртки, вела, то и дело подергивая за руки, двух ребятишек, поторапливая, чтобы топали живее: старшая сестра, привыкшая пасти и подгонять малышей на прогулке.