— Согласен, неподходящее место, — сказал Христоф, — тогда отправим туда этих весельчаков.
Мужчины дружно засмеялись, однако в тот же миг должны были отбивать новое нападение. Кольцо сразу сузился. Похоже, под теми вычурными шлемами и длинными черными плащами скрывались искусные фехтовальщики и безжалостные убийцы. Когда Христофу удалось в итоге проткнуть одного из них, взамен послышался предсмертный крик двух гайдуков. Было понятно, что шестеро изнуренных, хоть и храбрых защитников не смогут выстоять. Упало еще двое, потом двое последних, и остались только Гепнер и Христоф. Они защищали карету с разных сторон и могли только мысленно молиться друг за друга.
— Лекаря должны взять живым! — воскликнул вдруг курьер. — Слышите, живым!.. Иначе епископ раньше меня поснимает вам головы!
Клинок, в это время направлявшийся Доминику в грудь, остановился и сердито рубанул землю у его ног. Гепнер облегченно вздохнул. В мыслях он был готов подарить Христофу за его смекалку все, что тот только пожелает. Лишь бы не упасть…
— Стойте, нечестивцы! — послышался неожиданно крик, в котором все узнали голос епископа. Его худощавая, завернутая в рясу фигура чернела на холме.
— Гм, с чего бы это? — тихо проговорил курьер. — Сам хочет помериться силой, что ли?
Неизвестные в «чертовых личинах» замерли, ожидая, пока епископ с плохо скрытой поспешностью спустится вниз.
Взглянув на четырех мертвых «весельчаков», что лежали около Христофа, Либер заметил:
— А лекарь убил лишь одного…
— Видите ли, отче, он влюблен. А влюбленные — милосердны, — ответил курьер.
— Вы же не продержитесь, — сухо сказал епископ.
— Шутов только пятеро, — Христоф пожал плечами и сделал вид, что внимательно рассматривает свое окровавленное оружие.
— Хватит вам, — скривился епископ, — вы бьетесь почти час. Кроме того, имеете раненую руку. Сами понимаете, что в конце концов погибнете…
— Ничего не поделаешь, отче. Но пока, заметьте, я жив-живехонек.
— А вам, Доминик, — вел дальше Либер, переходя к другой стороне кареты, — я предлагаю спасти и друга, и любимую…
— Как? — тяжело выдохнув воздух, спросил тот.
— Сдайтесь.
— Не верьте ему! — предупредил Христоф.
— Выбор за вами, — повторил слуга церкви.
— Какого черта? Преимущество на его стороне! — не унимался курьер.
— Я не хочу больше крови, — лицемерно сказал Либер.
— Я… я согласен… — сказал Гепнер, — но пусть ваши люди уберутся подальше от кареты…
«Чертовы личины» мигом отступили.
— Дальше! — воскликнул лекарь. — Чтобы я успел вернуться, если вы обманываете нас!..
Неизвестные, казалось, совсем растворились в темноте. Доминик опустил саблю и двинулся к епископу. Через миг несколько пар рук крепко схватили и, связав, перекинули через седло. Кто-то вовсю хлопнул коня, и все стихло.
От факелов местами загорелись сухие ветки и прошлогодняя пожухлая трава, освещая ужасную картину с кучей мертвых тел. Христоф прислушивался к груди каждого из шести гайдуков, однако ни одно сердце уже не билось. Послышался женский крик: Ляна, которая только что выглянула из кареты, сразу бессильно повисла на дверцах. Мужчина за несколько шагов оказался рядом и, подхватив ее, усадил обратно, бросив служанке:
— Приведи панну в чувство. И не давай больше смотреть. Такие картины не для нее.
Бедняга была напугана не меньше за свою хозяйку, но млеть и вскрикивать не имела права.
В глубине леса снова замигали огни. Присмотревшись, Христоф узнал замковых драбов и только в сердцах закусил губу. Так вот чего епископ спешил! Вот почему он так стремился получить хоть что-то из этой передряги. Еще бы немного, и сам бы он поплатился…
— Вы один живой? — коротко спросил офицер.
— Еще пани Ляна и ее служанка, — был утомленный ответ.
— Вы молодчина, Христоф, честное слово!
— К черту… Мертвых это не спасет…
Он несколько раз свистнул, но, не услышав в ответ знакомого ржания, раздраженно спросил:
— Лишний конь у вас найдется?
— Конечно, — с готовностью ответил драб и добавил: — Поедете с нами?
— Непременно, — сказал тот, — я дал слово довезти панну до Высокого Замка, и я его сдержу.
Глава VII
Здоровенный и черный как смоль нахальный ворон спокойно примостился на подоконнике и уже четверть часа бил своим мощным широким клювом горбушку хлеба. При этом почтенная птица не обращала внимания на комнату и хозяина, что, сидя за столом и положив голову на вытянутую руку, наблюдал за этим действом. Обоим, в конце концов, было безразлично… Только Себастьян мысленно отметил, что такой прожорливости он не наблюдал уже давно. Действительно, ворон отрывал иногда такие куски, что, несмотря на все усилия, никак не мог сомкнуть клюв.