— Эй, мои панове! — воскликнул парень и со шляпой в руке начал грациозно прохаживаться среди гуляк, — давайте деньги за эту комедию!
Роскошное страусиное перо вились из-под его выхоленных пальцев и достигало грязного неровного пола. Камзол был расшит золотом, и золото позвякивало в карманах. А однако панок собирал медяки и иногда серебро, хотя все то, что попадало в шляпу, вместе стоило разве что пуговицы на его наряде.
— Чего затихли? — крикнул он музыкантам, что с разинутыми ртами наблюдали за ним.
Обойдя вокруг последний стол, он моментально оказался возле музыкантов.
— Ну-ка, дед, подставляй ладони, — и когда тот выпростал вперед свою горсть, высыпал туда все, что насобирал. — А теперь жарьте так, чтобы даже черт сплясал! — крикнул паныч, отстегивая сбоку шпагу.
Те рьяно приступили к делу, а молодой человек зашелся в танце. Сперва рассудительно, словно примеряясь, а потом пустился вприсядку так, что у Омелько и кума зарябило в глазах. А дальше еще и Пиявчиху ухватил, да так ею завертел, что чепец слетел с головы и красивые черные волосы, вырвавшись на волю, разлетелись разные стороны, как облако слепых летучих мышей, ненароком вспугнутых днем.
— Вот ведьма, — вполголоса сказал Омелько, — гуляет тут среди честного люда…
— И стыда нет, — послышалось сбоку.
Оба — и писарь, и пан Бень закрутили головами. Паныч уже сидел рядом с ними и обмахивал потное лицо шляпой, словно веером.
— Что за чертовщи…
— …на, — добавил гость.
— Хе, вы плохого не подумайте, — поспешил добавить Омелько, кинув оком на музыкантов, что после десятого пота громко переводили дух.
— Ничего против не имею, — отметил тот, — наоборот…
В горле пана Беня что-то застряло, и он должен был кашлянуть. Панок повернулся к нему.
— А ведьмы на Лысой Горе все-таки собираются, сударь, — сообщил он ни с того ни с сего.
— Ага! А я про что? — аж подскочил Омелько. — Говорил же, говорил? Повторите это еще раз, пане, прошу вас.
— Собираются, собираются, — сказал, зевнув, тот, — и каждый раз то же, такая скука.
Омелько, чувствуя изюминку, подвинулся ближе к нему. Что до пана Беня, то странное подозрительное чувство никак его не покидало, не пускало к горлу пиво и заставляло все время наблюдать за этим бесцеремонным парнем. А тот в свою очередь так живописно рассказывал Омелько про ведьмовские сборища, что невозможно было отрицать в нем знатока того нечистого дела.
— В полночь ведьмовство слетается туда кто на чем: на метлах, на вениках, на рогачах, а то и просто на каком-то обломке… Однако наипочетнейшим считается приехать верхом на чьем-то горбу. Конечно же, тот бедняга убежден впоследствии, что все это ему приснилось. Он и вправду спит вплоть до того момента, когда на самой вершине ведьма дает ему хорошего пинка и тот катится до самого подножия. Внизу прочухается и, плюясь, когда идет, а когда и ползет домой…
— Бесово кодло! — горячо перебил Омелько. — Так издеваться над христианскими душами!
— Правильно, — заметил гость, — таки бесово.
Омелько грохнул кулаком по столу.
— Любая порядочная православная душа должна сопротивляться такому кощунству… Про католиков ничего не говорю, те как сами хотят!
От того искреннего всплеска писарева гнева вареные раки, что кучкой лежали в миске посреди стола, разлетелись в разные стороны… Незнакомец щелкнул пальцами, и они, словно живые, сползлись назад. Даже забрались друг другу на твердые красные спины.
Пан Бень замер с выпученными глазами и отвисшей челюстью… Нет, такой чертовщины он еще не видел!
— Вот, кум, — прошептал Омелько, — так что и есть, что ведьма их варила.
— Она, курва, — кивнул незнакомец.
Музыканты затянули торжественную прелюдию к какому-то танцу, а три головы столкнулись лоб в лоб над кучкой раков.
— То, что они ползали, — сказал писарь, — означает, что вскоре нечисть возьмет нас за жабры… Это знак! Мы должны образовать братство ведьмоборцев и до конца жизни бороться с нечистью.
— Я готов! — пылко заявив паныч.
— Как вас зовут, храбрый юноша? — спросил Омелько.
— Граф Хих, — ответил тот.
— Вы из Австрии, пане граф?
— Jа.
— Прекрасно. Вы будете отстаивать наши идеи там… Вас, кум, я знаю. За нами Львов. Панове, — торжественно промолвил писарь, запихивая руку за пазуху, — давайте на кресте поклянемся…
Хих закашлялся.
— Вам плохо?
— Немного… Скажите, сколько сейчас раков на столе?
— Четыре, — ответил Омелько.