— Значит, нас тоже должно быть четверо.
Братья задумались. Хих тяжело дышал, что-то тут явно пришлось ему не по вкусу. Пан Бень не сводил глаз с проклятых раков, а писарь таинственным взглядом искал среди присутствующих единомышленников. Все были изрядно навеселе, и каждый нес какую-то ерунду. Нет, такие высокие идеи не для них. Однако Омелько не терял надежды.
Музыканты сели передохнуть и осушить по чарке, когда двери шинка приоткрылись, и внутрь ворвался немного свежего воздуха. Пригнув голову, человек с саблей на боку переступил порог. За его плечами мелькнула лунная ночь. Никто не обратил особого внимания на прибывшего, кроме, конечно, Омелько, что узнал в нем курьера бургомистра.
Христоф прошел мимо них, поздоровавшись легким кивком, и направился к корчмарю, что клевал носом за стойкой. Омелько услышал, как он попросил приготовить еды на три дня и постель. Стецько в тот же миг двинулся в погреб, а Христоф, скучающим взглядом окинув присутствующих, сел за стол. Фигура магистратского писаря вкрадчиво выросла слева от него.
— Дай Бог счастья, пан Христоф, — поздоровался Омелько.
— Дай Бог и вам, пан писарь, — ответил тот.
— Вы, я вижу, снова в дорогу?
— Да, отправляюсь на рассвете.
— Далеко?
— Как поведется.
Омелько сел рядом.
— Тут, пане Христоф, плохо вам будет ночевать, — сказал он, — всевозможная мошкара и глаз не даст сомкнуть.
— От, — засмеялся тот, — когда б то привыкать, пане Омелько…
— А идите ко мне, — предложил писарь, — я тут недалеко живу, за полем.
Христоф попытался отказаться, но Омелько так настойчиво взялся его уговаривать, что тот вскоре оставил попытки. Появился Стецько с большой торбой, но ему сообщили, что писарь сам спровадит магистратского посланника в дорогу. Писарь, под злой взгляд шинкаря, вывел курьера на улицу. Фонарь и луна осветили фигуры наших героев-ведьмоборцев.
— Знать бы, который час, — про себя молвил Омелько.
Хих вырос за спиной, поднял вверх глаза и уверенно сказал:
— Через четверть полночь.
— Прекрасно, как раз вовремя, пошли, братья…
Христоф вывел из конюшни своего коня, и тот послушно подался за ним. Хих телепал позади.
— Могу предложить карету, — крикнул он вслед.
Писарь отрицательно покачал головой.
— Не надо.
В этот момент к графу присоединился слуга с дырявым брюхом, и вся эта процессия, перейдя дорогу, двинулась по узенькой тропинке через поле, на котором уже созревало жито.
Ветра не было… Ночь стояла ясная и спокойная. Лучи месяца лунатиками бродили среди роскошного колосья, пугая сверчков и бесцеремонно натыкаясь на спящие васильки и маки.
Омелько шел впереди, величественно переставляя ноги, и дышал гордо и ритмично, как легендарный Леонид, ведя свое немногочисленное, но отважное войско. Над ним возвышался пан Бень, опасливо озираясь по сторонам… Этому могущественному спартанцу в каждом шуршании полевой мыши вспоминалась колдовская нечисть, что тихо к нему подкрадывалась, а в каждой летучей мыши — крылатый василиск.
Следом за паном Бенем, ведя коня, шел Христоф, добавляя к тяжелому дыханию двух ведьмоборцев хрупкую мелодию шпор. Пана Беня эта мелодия успокаивала, а Омелько вдохновляла. Самого же Христофа такая таинственность смешила, однако предвкушение уютного дома и хорошего ужина, обещанных писарем, заставляли подыгрывать этому добродушному борцу с нечистью.
Следом за конем, уклоняясь от взмахов хвоста этого благородного животного, шел граф Хих. Его благородные глаза, что светились в темноте, больше смотрели на тропу, поскольку следы, которые оставлял впереди конь, кое-где липли к сапогам и скверно пахли. Последним шел графский слуга. Он молча вглядывался единственным глазом в темную фигуру хозяина и ничем больше не интересовался.
В конце концов поле закончилось, и тропа, выпрыгнув из жита, повелась дальше серой лентой между темной травы к одиноким огонькам вдали, у которых перебрехивались время от времени собаки. На меже росло высокое и ветвистое дерево, плоды его зацвиркотели под ногами и в конских зубах.
— Это яблоня, — тихо сказал Омелько, — один жид когда-то ее посадил… Но яблоки такие кислые, что, кроме лошадей, их мог бы есть разве что черт.
— Вряд ли, — отозвался Хих.
Грязно выругавшись и не по-графски плюнув, он метнул в темноту надгрызенный плод и сердито добавил:
— Жидва…
Со стороны села послышалось какое-то дикое хихиканье. Конь резко поднял голову и тревожно заржал.