— Мама родная, а как же его домой то, такого вонючего пускают?! Квартира по площади раз в триста меньше казармы. А у нас вонища такая, что того и гляди в окно выпадешь.
— Да уж, блевать так и тянет, сил нет. Вот урод, приперся! Жрал бы себе бигус в одну харю. Пришел похвастаться, дубина. Пиночета кусок.
— Ребята бросай махать полотенцами, вроде полегче дышать стало. Наряд весь одеколон и туалетную воду в роте собрал и в проходах между кроватей брызгают.
— Вроде, действительно, уже терпимо становится.
— Парни! Стас из проводов времянку смастерил, телек заработал! Айда смотреть. В ночном сеансе «Полосатый рейс» показывают.
Все курсанты дружно попрыгали с подоконников и исчезли в глубине здания, Пиночет с тоской посмотрел наверх, в раскрытые окна казармы. На втором этаже, на белом потолке играли разноцветные блики — начинался «Полосатый рейс».
После всего услышанного в свой адрес, возвращаться в роту для более качественного наведения пошатнувшейся воинской дисциплины, комбату уже почему-то не захотелось. Повертев в руках, ставший бесполезным клеммник и провода от телевизора, обиженный Пиночет размахнувшись, забросил его в открытое окно нашей казармы. Затем, оттянув на себе одежду, он пару раз втянул через нос воздух. Понюхав одежду, Серов брезгливо скривился и быстрым шагом скрылся в ночной темноте.
На следующий день и еще пару недель кряду, на всех построениях, от Пиночета разило адской смесью запаха бензина, ацетона и различных дешевых и очень дорогих одеколонов. Но, несмотря на все предпринятые меры, сквозь эту гремучую парфюмерную смесь, все же назойливо пробивался несравненный и удивительно стойкий запах бигуса.
А у полковника Серова появилось железное правило — всегда становиться к своему собеседнику с подветренной стороны.
15. Национальные кадры
В бытность Советской армии всегда существовал и активно насаждался известный лозунг, рожденный в недрах Главного политического управления Министерства обороны — Народ и армия едины! А так как народ в СССР был многонациональный, то и армия тоже была многонациональная. В соответствии с Конституцией, все граждане Советского Союза наделялись равными правами и возможностями, особенно по защите своей единой и неделимой Родины. Красиво, впечатляюще и справедливо, не так ли?!
Вот только условия поступления в военные училища для представителей различных национальностей и народностей были очень даже различные.
Для обеспечения наличия в монолитных рядах защитников родины ребят из всей многоликой и многогранной прослойки советского общества, руководству нашего училища (и не только нашего), выполняя строгие указания ГЛАВПУРа, приходилось сдерживать и основательно прореживать многочисленную толпу желающих стать красными офицерами из таких республик, как — Украина, Белоруссия и Россия. И при этом открывать «зеленую улицу» и поддерживать наиболее благоприятные «хлебосольные» условия для представителей Средней Азии, Кавказа, Молдавии, Крайнего Севера и прочих уважаемых братских республик нашей великой и необъятной страны, принимать выходцев из малых народов, по «целевому» направлению — фактически, без экзаменов и вне конкурса.
Для примера, положа руку на сердце, могу откровенно сказать, что на 30 человек нашего учебного классного отделения приходилось 20 национальностей и народностей. Славян было менее 10 человек. Зато, в нашем дружном отделении числились — таджик Мишка (Мумин), казах Эрик, армянин Эдвард, азербайджанец Федя (Фахраддин), башкиры Тамерлан и Радул, молдаванин Олесь, татарин Раис, киргиз Адиль, грузин Костя (Котэ), чеченец Золман. В нашем 45-м отделении даже более года отлично служил и учился замечательный и умненький курсант — еврей Ицек, но его подвело здоровье, и парень был комиссован в начале 2-го курса обучения. Расставаясь с нами, он искренне плакал огромными слезами и его вечно грустные карие глаза в тот день были наполнены особенно пронзительной тоской. Но, позвольте, продолжу.
А так же еще, были в наличии — осетин Илья, латыш Марис, немцы (наши «русские» немцы, братья — Курт и Карл), тувинец Булат, уйгур Коля (возможно — Кола, кличка — «Пэпси»), белорус Вася, пятеро русских и еще много достойных и хороших ребят из Хохляндии. И еже с нами в роте учились единичные экземпляры парней из таких редких, малых и почти неизвестных народностей, о которых мы, вообще, никогда, нигде и ничего не слышали. Такая вот получилась незатейливая солянка. Коктейль. Ассорти. Сложный бутерброд. Слоеный пирог.
И что характерно, у ребят из Средней Азии и с Кавказа, которые абсолютно не владели общепринятым государственным языком, были фантастически замечательные аттестаты за среднюю школу. В основном — сплошные пятерки, хоть в МГУ принимай медалистов-отличников. Когда эти гении немного освоились, и приблизительно где-то, через год учебы, начали с большим трудом, но все же понимать речь окружающих их сограждан, любопытствующая курсантская братия стала активно пытать их следующими вопросами.
— Фахраддин! Ты не против, если тебя Федей будем звать, а то язык можно сломать, пока выговоришь?! Фахраддин! Вот имечко, нарочно что ли так назвали?! Объясни мне — тупому русскому, как ты — Федор, имея за школу пятерку по математике, до сих пор 2+3 на пальцах считаешь, и каждый раз у тебя разные ответы получаются?! Ты же вундеркинд дипломированный! Отличник, медалист золотой, просвещенный и просветленный гигант научной мысли. Твой аттестат нужно в красивую рамочку на стенку казармы вешать и экскурсии водить. Такая красота идеальная!
Здоровенный азербайджанец Федя-Фахраддин скромно улыбался, и стыдливо отмахиваясь огромной ручищей. Для ремарки — Федя мог легко обхватить 3-х литровую банку полную воды, причем ладонью одной руки и, оторвав ее от стола, держать в воздухе, сколько угодно длительное время. Размер ножки, у этой казарменной Золушки, тоже был впечатляющий — 48–50. Сапоги, для него, шились исключительно на заказ. Складские прапорщики только беспомощно разводили руками — армия такой гигантской обувью не располагала. Как все неимоверно сильные люди, Федор, был законченным добряком и неторопливым увальнем. Он даже говорил очень медленно, неспешно и обстоятельно подбирая каждое слово.
— Эээ! Да это, не я отличник! Папа мой отличник! Папа к директор школа ходил. Говорил долго. Домой ходил, барашек резал, опять к директор ходил. Говорил много. Делал много. Для один сын, мой папа ничего не жалко! Я — это один сын! Астальной дети, только пять мой систер. Я — гордость! Фамилий! Род! Мужчина! Все в дом для меня не жалко. Папа в школу много ходил. Один барашек — один пятерка! Много барашек, папа резал.
— Охренеть, надо же?! Ты слышал Лелик?! Пока мы десять лет в школе мозгами скрипели, штаны о парты протирали, всякие там таблицы — от банального умножения до Брадиса слюнявили, Федору раз и золотую медаль на блюдечке! Бери дорогой, не стесняйся, заработал, однако! Слышь Федя, а позволь полюбопытствовать, друг любезный! А какого рожна, ты в армию поперся. Ты же гений, тебе самое место в институте науку двигать, атомы расщеплять, бензин мочой разбавлять или на директора магазина учиться — усушка, утруска, испарения, лом, бой, пересортица.
— Не! Институт не хачу, скучно, дольго! Надо диссертаций покупать, защищать диссертаций надо. Много банкет в рестаран делать, долго. А на директор магазин не получилось. Мой семья очень бедный. Нет возможность директор магазин быть. Нет в дом столько денег. Мой папа немного бедный. Начальником хачу стать. Бальшим, важным. Черный «Вольга» хачу. Все уважать Фахраддин будут, папа мой уважать будут. Скажут: «Какой Фахраддин стал?! Черный «Вольга» за ним привозить!» Папа мой серьезный ходить, важный! Хорошо! Всем хорошо!
— Ты хочешь сказать, что в форме, ты — начальник?!
— Да, кто форма и погону носит — бальшой начальник! В наш милиций мест не быль, очередь туда бальшой, ждать очень дольго. Пожарник мест не быль. Папа барашек резал, военком ходил. Военком вино пил, барашек кушал и говорил: «Разнарядка в военный училищ есть. Форма будет, погон будет, Фахраддин начальник будет» Папа головой кивал, военком руку жал. Друзья!