Наседкин Николай
Люгер
Николай Наседкин
Люгер
Рассказ
1
Еще с конца мая и вот уже который день наша чернозёмная полоса пародирует Африку.
Температура в тени взбрыкивает до тридцати пяти, а наш спиртовой цельсий, висящий за окном на самом солнцепёке, и вовсе зашкаливает за полста. Все двери, окна в квартире распахнуты, но даже сам господин Сквозняк, судя по всему, разомлел от жары и подрёмывает где-нибудь в углу под диваном. Наш рыжий пушистый котяра валяется целыми днями пластом на ковре, отбросив лапы, почти без сознания, изнемогая в своей барско-сибирской шубе. Я сам, обливаясь беспрерывно потом и каждый час водой из-под душа, уже еле удерживал себя за письменным столом -- мозги расплавились, работа не шла.
Так что, когда супружница звякнула со службы и робко предложила-попросила: мол, а не съездил бы ты на огород да не полил бы гибнущий ни за понюх табаку овощ -- я ломался недолго. Правда, сделал, конечно, вид, будто у меня за столом работа кипит, бурлит и пенится, и если я откликаюсь на просьбу огородную, то надо воспринимать это как великое самопожертвование и подвиг...
Собрался я быстро. В рюкзаке всегда уже наготове всё необходимое, без чего нельзя за город выезжать -- на рыбалку, по грибы, на садовый участок. Мало ли чего! Так что я лишь развёл в холодной воде смородинового варенья, заправил морсом пластиковый баллон из-под "Херши", сунул его в рюкзак, а рюкзак приторочил к багажнику велосипеда. Затем привычно экипировался: белая сатиновая кепочка, очки, майка с яхтой на груди, плавки, пролетарско-красные трусы с белыми лампасами, сандалеты. Когда выволакивал с лоджии велосипед, котяра поднял было тяжёлую угарную голову -- не выскочить ли в коридор? Но я прикрикнул:
-- Лежи, лежи, страдалец! В такую жару только сильные существа, с характером, действуют -- куда тебе!
Косматик согласно зевнул и уронил усатую башку обратно в сон. Я же, в предвкушении уже скорого погружения в прохладно-ключевые воды озера, действительно ощутил прилив энергии и сил. Бодро втиснул велосипед в лифт, потом вытащил его из подъезда, взнуздал и покатил, продавливая-раздвигая яхтой кисельное марево бетонно-асфальтового городского зноя.
К счастью, мы живем недалеко от речки. Всего пара опасных перекрёстков, и вот я уже оставил позади пешеходный подвесной мост через речку, проехал пологий спуск с тремя громадными клумбами, поглядывая с завистью налево, где на пляже кейфовала толпа праздных голых горожан. На бетонку предусмотрительно выезжать не стал -- уж больно много сумасшедших автo да плюс ко всему тряские швы-рытвины через каждые пять метров. Нет, я тихонечко и скромно покатил по пешеходной тропочке-обочине, ласково позвякивая звоночком поспешающим на свои фазенды старичкам-старушкам. Впрочем, надвинулся уже вечер, так что за город устремились на своих двоих и отработавшие своё не имеющие колес обыватели. Густел прямо на глазах и поток лимузинов -- "запорожки", "жигулята", "волжанки", иномарки. Между прочим, у меня ведь тоже иномарка: двухколёсная дорожная машина "Аист" благородного цвета кофе с молоком -- "Made in Belorus". Сейчас такой вeлик уже на пол-лимона тянет -- в сто раз больше, чем "Москвич" до перестройки.
За вторым мостом я свернул налево, на старую объездную дорогу, и помчал по-над правым берегом реки, обвиливая рытвины, по раздолбанному асфальту дачного поселка. Когда я езжу один, без жены с её медлительно-дамским драндулетом, я выжимаю из "Аиста" приличную скорость. Да так и приятнее -хоть чуток обвевает вспотевшие чресла, лицо и грудь.
На въезде в лес -- а он начинается сразу за крайним огородом поселка -я ритуально вскидываю правый кулак, приветствую:
-- Здравствуй, Лес!
Лес охотно откликается соловьиными трелями. Этих гениальных звонких птах в данной пуще, такое впечатление, -- целая концертная бригада. А сам этот пригородный лес удивительно густ, чащобен, дик, действительно -- пуща пущей Я с удвоенной энергией подналёг на педали, слушая соловьев и сам насвистывая-прищёлкивая под нос не хуже лесного Карузо. То и дело меня обгоняли легковушки, микроавтобусы, грузовики. Я же порой обгонял лишь каких-нибудь заржавленных дядек и тетёх, влачившихся со скрипом на своих грязных велоклячах. Вот кого не понимаю и терпеть не могу -- экономщиков смазочного масла. Чтоб у них у самих так суставы скрипели!
Дорога петляет то прямо сквозь чащу, то выныривает-вырывается на простор прибрежной прогалины И вот на очередном светлом участке я и увидал бордово-красный "жигуль", приткнувшийся на обочине. Невдалеке, у кромки леса, кряжистый человек в яловых сапогах, штанах-галифе и рубахе навыпуск цвета хаки деловито орудовал топором. Он обдирал ветки с молодой, ещё стоящей на корнях осинки.
Я невольно тормознул. Первая мысль: ведь меня только что обогнали пять-шесть машин -- почему же он так открыто браконьерствует? Я углядел через стекло "Жигулей": на заднем сидении наискосок лежит уже целый пук берёзовых и осиновых обрубков. Делавар в галифе, видно, заготовлял подпорки помидорные.
- Эй! -- как можно строже окликнул я. -- Что же вы делаете?!
Солдафон обернулся: бритый, красномордый, две громадные, с фасолину, бородавки над правой бровью и под носом; глазки свиные, буравчатые. Явно -отставной майор или прапор-самодур, повидал я таких в армии.
Мимо промчались один за другим три автo. Мужик смерил меня пренебрежительным взглядом от очочков до сандалет вместе с моим "лисапедом", сплюнул-цыкнул сквозь зуб.
-- Езжай-ка, парень, дальше от греха, не мешай тут!
Он отворотился, присел на корточки, взялся подрубать ободранное деревце. Он меня буквально за муху, за козявку держал! Сердце у меня забухало, подскочило к горлу. Я перекинул ногу через седло, слез с велосипеда, твёрдо скомандовал: