Очнулся он от дум слегка,
Взглянул на встречную едва —
И в сердце сладкая тоска,
И закружилась голова:
Казалось в сумерках ему —
Сияет женственность сквозь тьму.
В его глазах тот вечер свят:
Звучала музыка в ушах
И Жизнь сияла как закат,
А как был лёгок каждый шаг!
Благословлял он мир земной,
Что наделял такой красой.
Иной был вечер, вновь зажглись
Огни светил над головой;
Они проститься здесь сошлись,
И шар закатный неживой
Покрыла облака парча,
Как будто в саван облача.
И долго память встречи той:
Слиянье уст, объятья рук
И облик, полускрытый мглой, —
Из забытья всплывали вдруг,
Тогда божественный хорал
Во тьме души его звучал.
Сюда он странником потом
Вернулся через много лет:
Всё те же улица и дом,
Но тех, кого искал, уж нет;
Излил он слёз и слов поток
Пред теми, кто понять не мог.
Лишь дети поднимали взгляд,
Оставив игрища в пыли;
Кто меньше — прянули назад,
А кто постарше — подошли,
Чтоб тронуть робкою рукой
Пришельца из страны другой.
Он сел. Сновали люди тут,
Где зрел её печальный взор
В последний раз он. Тех минут
Жила здесь память до сих пор:
Не умер звук её шагов,
Раздаться голос был готов.
Неспешно вечер угасал,
Спешили люди по домам,
Им слово жалобы бросал
Он в забытьи по временам
И ворошил уже впотьмах
Отчаянья никчёмный прах.
Не лето было; длинных дней
Уже закончился сезон.
Но в ранних сумерках в людей
Упорней вглядывался он.
Прошёл последний пешеход;
Вздохнул несчастный: «Не придёт!»
Шло время, горе через час
Как будто стало развлекать.
Страдал он меньше, научась
Из мук блаженство извлекать
И создавая без конца
Видения её лица.
Вот, вот! Поближе подошла,
Хоть слышно не было шагов;
На миг лишь облик обрела,
Но плоти он не знал оков,
Как будто горний дух с небес
Слетел — и сразу же исчез.
И так в протяжном забытьи
Он оживлял фантазий рой,
Лелеял образы свои
И наслаждался их игрой,
Не выдавая блеском глаз
Ту жизнь, что разумом зажглась.
Во тьму бесчувственного сна
Вгоняет нас подобный бред,
Чья роковая пелена
От глаз скрывает белый свет;
Теряет разум человек
В узилище закрытых век.
Мы с другом мимо шли вчера,
Вели весёлый разговор;
Мы были радостны с утра,
А он не радостен — позор!
Но, впрочем, кто из нас поймёт,
Кого какая боль гнетёт?
Да как же нам предположить
Беду счастливою порой?
С той мыслью терпеливо жить
Сумеет ли какой герой?
Мы ждём спокойных дней и лет,
Которых в книге судеб нет.
Кого так ждал страдалец — та
Пришла, не призрак и не сон.
Её лицо — его мечта —
Над ним склонилось. Что же он?
Сидит незряч и недвижим,
Хоть счастье прямо перед ним.
В ней скорбь и жалость — узнаёт
Она страдальца бледный лик;
Темнея, алый небосвод
Ещё на лоб бросает блик,
И голову склонённой вдруг
Сияющий объемлет круг.
Проснись, проснись, глаза открой!
Неужто явь не стоит сна?
Она всплакнула над тобой,
Но распрямляется она...
Ушла. И что теперь, глупец?
Закат сереет, дню конец.
Погас последний огонёк,
Сменились звуки тишиной,
Потом зажёгся вновь восток,
Воспрянул к жизни круг земной,
А он, непробуждённый, тих —
Уже покинул мир живых.
После смерти декана Свифта среди его бумаг был найден маленький пакетик, содержащий всего только локон; пакетик был подписан вышеприведёнными словами.
Та прядь — в стремнине жизни пузырёк;
Она — ничто: «лишь прядь волос»!
Спеши следить, как ширится поток,
Её же смело брось!
Нет! Те слова так скоро не забыть:
В них что-то беспокоит слух —
Как бы стремится снова подавить
Рыданье гордый дух.
Касаюсь пряди — образы встают:
Струи волос из дымки сна;
О них поэты неспроста поют
В любые времена.
Ребячьи кудри — приникает к ним
Ехидный ветер на лету;
Вот облаком покрыли золотым
Румянца густоту,
Вот нависают чёрной бахромой —
Блестит под нею строгий взгляд,
А вот со лба смуглянки озорной
Отброшены назад;
Затем старушка в круг венцом седым
Косичку заплела свою…
Затем... Я в Вифании, пилигрим,
Бреду сквозь толчею
И вижу пир. Вся горница полна.
Расселась фарисеев знать.
Коленопреклонённая жена
Не смеет глаз поднять.
Внезапный всхлип, и не сдержала слёз —
Познал отчаянье порок
И вот стирает пыль струёй волос
С Его священных ног.
Не погнушался подвигом простым
Святой их гость, смягчил свой зрак.
Так, не гнушась, почти вниманьем ты
Былых сочувствий знак.
Уважь печали сбережённый след;
Ему пристанище нашлось.
Погас в очах, его любивших, свет, —
Осталась прядь волос.
Я деву юной представлял —
Семнадцать лет едва.
Ну что ж, прибавить к ним пришлось
Ещё десятка два.
Я представлял каштан волос,
Лазурь в глазах — а тут
Каштан какой-то рыжий, глаз —
Какой-то изумруд!
вернуться
Стихотворение написано под впечатлением от картины Хольмана Ханта (1827—1910), английского художника, одного из основателей «братства прерафаэлитов». Кэрролл познакомился с Хольманом Хантом в 1857 году, в один год с получением степени магистра. Сюжет картины Ханта и, соответственно, данного стихотворения основан на евангельском рассказе: двенадцатилетний Иисус задержался в Храме после ухода оттуда Иосифа и Марии, так что они долго искали его по Иерусалиму. «Через три дня нашли Его в храме, сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их» (Лук., 2:46.).
вернуться
Стихотворение впервые было опубликовано в третьем выпуске альманаха «College Rhymes» (1862, под другим заглавием), затем вошло в состав второй, «серьёзной», части сборника «„Фантасмагория“ и другие стихотворения», после чего (в 1889 году) дало название сборнику «„Три заката“ и другие стихотворения», составленному преимущественно из стихотворений этой второй части предыдущего сборника. В последний авторский сборник, «Rhyme? and Reason?», стихотворение, по причине свое серьёзности, уже не вошло. Вот, вот! Поближе подошла. Ср. сходное место в трагедии знаменитого драматурга-елизаветинца Джона Уэбстера «Белый дьявол» (слова Франческо Медичи из первой сцены четвёртого действия):
Чтоб лучше мне о мести рассудить,
Припомню я лицо сестры умершей.
Портрет достать ли? Нет. Глаза закрою
И воссоздам её в печальной грёзе.
(Появляется призрак Изабеллы.)
И лик передо мной. Сестра! Сильна
Воображения работа. Пришла
Из ниоткуда и стоит, как бы
Сотворена искусством мыслить…
………………………..Я будто болен,
Безумен и с мечтою спор веду.
Кто ж грезит наяву?..
(Пер. И. А. Аксёнова.)
вернуться
В стихотворении (со слов «Я вижу пир…») содержится аллюзия на рассказ евангелиста Луки о том, как некая грешница приблизилась к Иисусу, сидящему с фарисеями за трапезой, и «начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром». (Лук., 7:36—39, 44—50.) Лука, однако, не называет города, а про Вифанию говорит Иоанн, где ноги Иисуса помазала миром и отёрла своими волосами Мария, сестра Марфы и Лазаря (Иоанн, 11:1—2 и 12:1—3.). Декан Свифт. Кэрролл называет Свифта по его официальной должности декана, или главы собрания каноников (настоятеля) собора Св. Патрика в Дублине, которую тот занимал с 1713 года и почти до конца жизни.