По правде говоря, если педагог действительно планировал проверить тетради, то скорее оставался в собственном классе или брал их домой. Именно поэтому соседняя комната пользовалась среди учителей гораздо большей популярностью, чем общий рабочий кабинет.
В учительскую приходили, чтобы расслабиться, попить чай, поболтать, а это происходило во втором, дальнем помещении. Два мягких дивана, три глубоких терракотовых кресла с высокими спинками. В маленькой угловой кухне имелись кофеварка, чайник и внушительный запас орешков и сладостей. Здесь отмечали дни рождения, делились наболевшим, отдыхали и решали насущные проблемы.
Большая просторная комната, около тридцати квадратных метров, была застелена мягким ковровым покрытием, и многие учителя предпочитали снимать туфли, перемещаясь по полу босиком.
Здесь царил образцовый порядок, так же как и в других помещениях гимназии (неукоснительно выполняемое требование директора Пафосного). Личные вещи убирались в большой вместительный шкаф, посуда и закуски — в ящики кухонного гарнитура, а одежда и обувь аккуратно развешивалась и расставлялась в гардеробе.
Серафима Михайловна сняла калоши вместе с сапогами и привычным движением достала сменную обувь, туфли на низком широком каблуке, из нижнего ящика платяного шкафа. Её жесты за полгода работы успели стать автоматическими, и она не задумываясь переходила из одного угла учительской в другой, совершая заведенный ритуал.
Ещё раз глубоко вздохнув, Серафима Михайловна включила кофеварку, затем достала свою кружку и, поставив её рядом на столешницу, замерла, ожидая, когда загорится зеленая кнопка, извещающая о готовности напитка.
Вскоре начнут собираться учителя, послышится смех, разговоры, а пока Серафима Михайловна в гордом одиночестве выпьет кофе и подумает о своей жизни.
Так получилось, что остальные утренние пассажиры из привозившего её школьного автобуса не являлись педагогами: двое работали в секретариате, Валерий был помощником повара в столовой, а Галина отвечала за гардероб младших учеников.
Все они после прибытия в гимназию расходились по рабочим местам, поэтому учительская оставалась пустой примерно двадцать минут в полном распоряжении Серафимы Михайловны.
Она с удовольствием пошмыгала носом, вдыхая аромат свежесваренного кофе, и удобно прилегла на диване с дымящейся чашкой в руке. Из-за своего чрезмерно (по её мнению) высокого роста (1 метр 78 сантиметров) Серафима Михайловна лишь в редкие минуты уединения могла позволить себе комфортно вытянуть длинные конечности.
Она не любила, когда коллеги-преподаватели отпускали шуточки по поводу её роста или её ног. Все эти комментарии и сравнения с моделями не вызывали в ней ничего, кроме глухого раздражения. Серафима Михайловна давно не питала иллюзий насчет своей внешности.
Она казалась себе похожей на лошадь, при этом лошадь тощую, сутулую и дико нескоординированную. У нее были не только длинные ноги, но и длинные руки, которые, как плети (по её мнению), неприкаянно болтались вдоль туловища, ключицы остро выпирали из-под любой одежды, а рот…
Больше всего Серафима Михайловна ненавидела свой рот. Если бы у нее были пухлые губки бантиком, о которых она не переставала мечтать всю жизнь, она бы стала самым счастливым человеком на свете и смирилась бы с сорок первым размером ноги.
Но бог наградил её длинными, такими же, как её руки и ноги, губами, вытянувшимися в толстую горизонтальную полоску на нижней части лица. Господи, как тяжело жить, имея большой рот. Мужчины молчали, но Серафима Михайловна все равно угадывала насмешку в глубине их глаз. Ей все время казалось, что люди оборачиваются и смеются, глядя ей вслед. Нескладная, как каланча, и ещё этот рот…
Хорошо, что появился Аркаша. Пусть он немного занудный и, как все физики, повернутый на своей науке, Серафима была благодарна ему за то, что он избегал смотреть на её ноги и рот даже в те моменты, когда они оставались наедине. Так ей было легче побороть собственные комплексы.
Серафима Михайловна полагала, что с такой непривлекательной внешностью ей суждено состариться в своем классе на глазах у многочисленных учеников, годами сменяющих друг друга, и умереть.
В то утро эта мысль в который раз больно пронзила её в самое сердце. Серафима Михайловна почувствовала, как слезы вновь наворачиваются на глаза. Нет, плакать сейчас нельзя — начнутся расспросы, пересуды… Необходимо было взять себя в руки.
Она сделала большой глоток и постаралась подумать о чем-нибудь приятном, чтобы отвлечься. «У меня красивые голубые глаза», сказала она себе и в доказательство поднялась с дивана и посмотрела в зеркало на обратной стороне дверцы шкафа.