Он прав. Ужин был хорош.
А следом за ним наступила хорошая ночь.
Мы одни в саду вместе с Дэром.
Мы нарушители правил.
И это прекрасно.
Вода сжимается вокруг моего тела, словно огромная пасть, поглощает меня, я тону. Я судорожно ворочаюсь и изгибаюсь, пытаясь сломить свою жидкую темницу, опутывающую мои руки и ноги. Я не могу пошевелиться, не могу дышать, а черные глаза уставились на меня отовсюду: со дна, с поверхности.
Я вижу их, вглядываюсь в них, боюсь их, пока они не становятся размытыми и не исчезают полностью.
Глубже.
Глубже.
Я ухожу все глубже и глубже.
Все дальше от него.
От моего спасителя.
От моего Антихриста.
– Это все твоя вина, – шепчу я, но вода поглощает мои слова, они застревают в моем горле.
Говорю ли я это ему или самой себе? Это больше не имеет никакого значения. Мои легкие все больше, и больше, и больше наполняются водой, мне нечем дышать. Есть только черная дыра на том месте, где когда-то теплилось и билось мое сердце.
– Это все нереально, Калла, – слышу я голос Финна, но я знаю, что его самого здесь нет. Здесь никого нет, я одна в этой подводной тюрьме, вокруг меня только мутная темная жидкость. Мои пальцы пытаются зацепиться за что-то, за пустоту, за все, что попадается под руку.
Сконцентрироваться.
Я прищуриваюсь и дышу, делаю глубокий вдох, как меня и учили. Мое тело наполняется воздухом, словно сосуд: сначала кислород проникает в живот, потом достигает уровня диафрагмы, проходит сквозь горло и достигает предела во рту. Я медленно выдыхаю, словно выдувая воздух через трубочку, выталкивая его прочь, стремясь поскорее избавиться от него, пока внутри не остается совсем ничего, только я и мои засохшие пустые легкие.
Я делаю это снова.
И снова.
И когда все заканчивается, я снова могу видеть. Я в больнице, и я больше не та маленькая девочка. Я Калла Прайс, Финна больше нет, и Дэра тоже – я осталась в полном одиночестве.
Я закрываю глаза, потому что это совсем не та реальность, в которой я хотела бы находиться.
Тьма накатывает на меня волнами, движется в разные стороны, и я понимаю, что я больше не в больнице, я никогда там не была. Я в коробке, в гробу. Я одна, и кусок шелковой ткани повязан вокруг моего пояса, а в руках у меня каллы. Белые. Они пахнут так, словно давно завяли. Впрочем, так и есть. Умирающие цветы пахнут слаще всего.
Я выпускаю их из рук и пытаюсь надавить на крышку, обитую плиссированным шелком, толкаю ее изо всех сил. Но она не поддается. Я ударяю по ней снова, и снова, и снова, но ничто не помогает. Я в заточении. Я застряла здесь навеки, я застряла, застряла.
Я похоронена заживо, мне одиноко, я замерзаю, я мертва.
Картинки вспыхивают вокруг меня, перед моими глазами, в моей голове, в самых глубинах подсознания.
Звук тормозов посреди отчаянно бегущих с небес капель дождя, крик, скрежет металла.
Вода.
Ухожу все глубже.
Я.
Финн.
Дэр.
Все.
Неужели мы все мертвы?
В ужасе я распахиваю глаза: я снова в больнице.
Белые стены, мои руки в тепле, и я все еще одна.
Должно быть, я…
Сумасшедшая.
Сумасшедшая.
Сумасшедшая.
Глава 7
Дэр внимательно наблюдает за мной с другого конца библиотеки, и мне приходится сделать усилие над собой, чтобы перестать подергивать ногой.
Уголки его губ чуть-чуть приподнимаются. Ему уже тринадцать, а мне десять, и он уверен, что гораздо старше меня.
– Калла, ты вообще меня слушаешь?
Мама переводит фокус моего внимания с Дэра на себя, и я изо всех сил пытаюсь сконцентрироваться на ее словах. О чем она говорила? Она вздыхает, потому что прекрасно понимает, что я понятия не имею. Но чего она не знает, так это того, что я все еще чувствую взгляд Дэра на себе, я чувствую его своей кожей, и он согревает меня, он бережет меня от…
– Калла, ты должна больше прислушиваться к Сабине. Она здесь ради твоего же блага. Она знает, что будет лучше для тебя. Она рассказала мне, что ты прячешь свои таблетки, что ты не хочешь их принимать.
Я пытаюсь заглушить малейшее воспоминание о том, как эти таблетки тяжело проникают в глубь горла, их восковую оболочку, которая постоянно приклеивается к моему языку, мешая быстро их проглотить.
– Они отвратительные, – говорю я в свое оправдание.
Жалость немного смягчает мамино лицо, но она продолжает стоять на своем.