Но, как я и предполагал, Ира спокойно посмотрела на меня, на мента, что меня привёл, и ответила, что видит меня в первый раз. Она очень вежливо попросила больше её не беспокоить, иначе она позвонит Белоголовцеву. Я не знал, кто такой Белоголовцев, но сержант побелел как полотно и, заикаясь, пообещал, что это не повторится.
В квартиру я, конечно, не залез – храбрости не хватило. И к Игорьку не пошёл – было стыдно его беспокоить. Я везде был как бедный родственник: меня выслушивали, качали головой, но в глазах всех женщин – жен друзей и их дочерей, я видел недоверие. Мне не верили, или считали, что я сам виноват. И, чтобы никого не смущать, я пошёл ночевать на вокзал, на Витебский. Сначала казалось, это только один раз, а потом я что-нибудь придумаю, восстановлю документы, найду кого-то, кто поручится за меня и подаст от моего имени заявление в суд. Но, наверное, именно в тот момент я и сдался. Это и была та грань, что разделила меня на «до» и «после».
Так я оказался на улице. Не верится, что ещё два года назад я был обычным пенсионером, играющим по субботам в домино во дворе. Я даже с небольшим снобизмом смотрел на бездомных собак. А теперь я такой же как они: я шарахаюсь от занесенной руки и трясусь при виде пьяной компании. Моя история не слишком красивая, наверное, в чём-то виноват и я сам, но так уж получилось, что я опустил руки, а теперь ничего не поправить. Да и как я могу вернуться: куда? К кому?
У рынка мне повезло, кто-то выкидывал картонные ящики из-под фруктов, а я ещё издалека заприметил, что там лежат мятые помидоры. После помидор, правда, может быть изжога, но если только их ничем не заедать, а у меня осталась ещё горбушка утренней булки в кармане.
Человек, выкинувший ящики только-только повернул назад, а я уже бросился вперед. В животе бурлило, хотелось есть. Я хотел было схватить помидор, но тут почувствовал, что меня кто-то толкнул. Я обернулся, это был заросший босой мужчина со злыми глазами, судя по всему моложе, чем я, и на улице совсем недавно.
– Слышь, дед, это моя территория!
– Тише-тише, – умасливал его я, – тут же на всех хватит! Я много не съем. Один тебе, один мне – всё по-братски.
– Дед, ты не понял, это МОЯ территория!
– Спокойно-спокойно, поешь сначала ты, а потом я поем. Давай, ты первый! – я поднял руки ладонями вверх, как бы говоря ему, что я ничего не имею против, чтобы поделиться наживой. Насколько я знаю, рынки крышевали только кланами. Вот так вот прийти в одиночку и захватить территорию просто невозможно, но, господи, какие же злые и безумные у него были глаза! Он таращился, и вроде не дергал головой, но зрачки как будто плясали в орбитах, он сверкал дыркой от выбитого зуба, растирал грязь и сопли по немытому лицу и не собирался отступать, а у меня под ложечкой заскрёбся страх, кишки скрутило и захотелось по большому.
– Пошел прочь отсюда! – крикнул он мне. Я не уходил. Тогда он размахнувшись врезал мне в челюсть слева, как раз по больному месту. Я охнул, в глазах потемнело, в ушах зазвенела тишина – на секунду мне показалось, что я оглох. Боль была неимоверная. Наверное, я устал, ослаб, потому что сразу рухнул. Я не видел ничего, а он бил меня босыми грязными ногами – в живот, в печень, в пах, в лицо, в грудь. Я почувствовал во рту что-то солёное – в этот момент вдруг расхотелось пить. Как хорошо, – подумал я, – всё утро меня мучила жажда, а теперь она прошла. Я сглотнул, и понял, что это кровь, и, судя по привкусу, кровь с гноем, видимо, прорвался какой-то нарыв в челюсти.
Я закрывался руками, закрывал лицо, пах, грудь, но он всегда бил в те зоны, которые оставались открытыми. В конце концов, я не выдержал и заскулил. Я плакал, слёзы текли по лицу, а он всё повторял мне: «Убирайся! Это моя территория». Почему-то именно в этот момент я вдруг остро почувствовал, какое будущее меня ждёт – никакого. Я человек, проживший свою жизнь, человек без будущего. Это конец. Может быть, я не умру прямо сейчас, но моя история уже подошла к концу.