Гаврила метнул взгляд на Блэра и переставил к нему второй стакан водки, словно шахматную фигуру по доске.
Англичанин смотрел за приближением стакана, потом перевел взгляд на лицо солдата. Шах и мат. Блэр высыпал второй пакетик в водку.
— Это маленькая помощь солдату. Молоко военных матерей.
Он улыбнулся, как радушная хозяйка, глядя на солдат, следивших за тем, как растворяются цвета, прежде чем сделать глоток.
— Солдатам помощь не нужна. — Гаврила схватил стакан и вылил содержимое себе в рот, резко поставив стакан обратно на стол. — Ха! Бабское пойло. Такое только маленькие девочки пьют! — Он взял руку Блэра, сжал ее. — Рука мягкая, как титьки, видишь? Этот напиток помогает только маленьким девочкам, чтобы лучше с солдатами игралось. — Его подбородок припечатал дело: — Ха!
— Ну, если честно, — улыбнулся Блэр, — мне кружка пива ближе. И все же нищие не выбирают. В конце концов, мы на войне.
— Ха! Англичанишка! Что ты знаешь о войне?
— Ладно, поглядим, что ты через минуту почувствуешь. — Блэр облизнул губы для пущего эффекта. — Думаю, ты придешь к выводу, что насилие — старые методы и что нужно выигрывать битву за сердца и умы.
— Кумы?
— Умы, ну, мозги, головы.
— Старые методы? — хмыкнул солдат. — Англичане всегда применяют насилие. И всегда выигрывают. Типично английский подход — пускать в дело самое яростное насилие и плакать, словно девки, когда насилие оборачивается против них. Они только сами хотят безобразничать.
— Да, но я говорю об умах и головах…
— Послушай меня: ум нужен, чтобы найти врага, а там уж вступает насилие. Идеальный вариант.
— Ну нет! Ты послушай, вы можете угнетать людей насилием, но на самом деле вы победите их только свободой.
— Точно! — Гаврила ударил кулаком по столу. — Насилие побеждает свободу.
Блэр увидел, что лицо солдата сильно покраснело, разгладилась морщина на лбу. Солипсидрин начал действовать, внутри нарастала уверенность, сомнения проходили. Скоро его разум затмит победная музыка.
— Нет, ты послушай, — положил Блэр руку на стол, — ответь мне: чего ты хочешь в жизни: счастья или нищеты?
— Нищеты, — ответил Гаврила. — Только от нищеты приходит счастье.
Блэр пожевал губу:
— Да, но ты ведь хотел бы, чтобы другие были свободны от нищеты?
— Да, свободны для нищеты.
— Хмм. Ты знаешь странную штуку? У тебя есть власть. Ты можешь принести свободу, избавить их от насилия.
— Да, сила, — кивнул офицер, наклоняясь вперед. — Больше насилия, да.
— Ты можешь это сделать — очистить дорогу свободе, демократии. У тебя в руках огромная сила — в этот самый момент, когда ты сидишь здесь, ты очень силен.
У солдата затуманились глаза.
— Да, да, да, — бормотал он своему товарищу, потом перекинул ствол из одной руки в другую. — Сила.
В углу прочистил горло инспектор Абакумов, обращаясь к офицеру:
— Я не ошибусь, если скажу, что ваше отношение к иностранцу изменилось? Знаете, вы выглядите очень даже довольным и человечным. Может быть, вы и нас оделите своей новой благосклонностью?
Гаврила медленно повернулся. Его взгляд упал на Абакумова, словно платок на лужу, сжирая его напряженную выжидающую улыбку вместе с показным спокойствием. Не моргая и не отводя взгляда, он нащупал на коленях «Калашникова» и поднял ствол к животу.
Затем нажал на курок.
Из дула вылетело пламя. Комнату потряс выстрел. Пальто Киски дернулось и разлетелось в клочья. Ирина закричала. Группа распласталась на полу.
— Черт, — вздохнул Гаврила. — О, нет. Как там это у нас официально называется, Фаби?
— Урон со своей стороны, да?
— Да нет, нет, нечаянная смерть.
— Да, Гаврила, нечаянная. Со своей стороны бывает урон, когда убиваешь своего товарища, у которого есть оружие. А в этом случае, да, нечаянная смерть, потому что убит был ребенок, а не гангстер. И у нее оружия не было.
Вставая, Гаврила махнул рукой в угол, обращаясь к дрожащим, забрызганным кровью людям:
— А теперь вы увидели в самых ярких красках природы так называемого инспектора, этого гангстера. Посмотрите, что он сделал: заслонил себя такой крошкой. Вот поистине бандитская выходка. Мы должны сплотить ряды и сделаем вот что. — Гаврила снова схватился за автомат.
Любовь ахнула, когда ручеек крови достиг ее задницы.
— Но я же вообще далеко сидела! Она была ближе к нему!