— Я так понимаю, пообниматься тебе не удалось.
— Зайка! — пискнула Ники.
Глаза Блэра сверкнули влево. Он заметил, что она подавила смешок. Все было кончено.
— Почему бы тебе не трахнуть его?
Его глаза не пронзали и не жгли ее. Это было странно и подозрительно. Они сияли, не видя. Особенно жуткими казались яркие белки глаз.
— Ой-ой-ой, милый Зайка то, ой-ой-ой, милый Зайка сё, — прохныкал Блэр. — А как, блядь, насчет меня?
Ники сильнее сжала руки на груди.
— Я тебя слышу, не ори.
— Ах-ах-ах, любовь — страдание, скорбью полное, — бросил через плечо Зайка.
Николь смотрела, как Блэр думает, упорствует, морщится, одолеваемый желаниями. В нем бушевала генетическая память старой Англии, злоба и зависть. Затем, словно по щелчку хлыста, он схватил бутылку бренди и запустил ею через кухню. Зайка наблюдал за происходящим из-за плиты.
Тишину потряс вопль Николь. Она вскочила на ноги, схватила свое пальто и полетела вниз к двери, матерясь на каждой ступеньке. Брань не затихала всю дорогу, пока она шла по Скотбартон-роуд.
Затем наступила тишина, пронзительная, словно после обстрела. Машина проехала по лужам на улице, вдалеке пискнул автомобильный сигнал. И через минуту мир затопили горестные вопли Блэра. Подлив масла в огонь, позвонила смотрительница. Зайка бочком приблизился к брату, сидящему на диване. Тот медленно повернул к нему сначала глаза, а потом голову.
— Ну, — сказал он, — здесь твоя взяла.
Блэр чихнул, из ноздри показался пузырь. Он указал вверх на окно и, втягивая пузырь обратно, попытался вдохнуть вместе с ним высоковольтную оболочку Лондона, сумасшедшую оболочку с вонью беззаботных товариществ и черными следами тормозов.
Но почувствовал он только жалкую электрическую вонь подгоревшего молока.
Зайка, шаркая, подошел к телевизору и включил его. На экране появилась пара коренастых молодых англичан, бритых наголо и рыдающих в камеру. По мере того как разворачивалась история молодого человека, покрытого татуировками и ровным загаром, оказалось, что забастовка работников камер хранения не позволила им улететь накануне в Малагу. Тучные дети в «Миллуолл кит» слонялись за их спиной, женщины цвета спелого редиса болтались на заднем фоне.
— Видишь? — спросил Зайка. — Всегда есть кто-то, кому хуже, чем тебе.
Блэр шмыгнул носом.
— Ну ладно, — сказал Зайка, выключая ящик и поворачиваясь к дивану. — Улыбнись, друг. Завтра пятница: картофельная запеканка с мясом.
Мелодично насвистывая, в серое утреннее небо поднялась стая птиц, вспыхивая медным светом на солнце. Зайка положил руку на тяжело вздымающуюся спину Блэра и очень нежно погладил его.
— Кто глупышка? — спросил он с мягчайшим северным прононсом.
Это было самое первое предложение, которое он выучился говорить. Оно подняло воспоминания о детском тальке и вонючей резине. Зайка покачивался вперед-назад, рука начала вычерчивать первую сотню нежных кругов.
— Кто глупышка?
7
Людмила прижала платье к груди и махнула Киске рукой:
— Иди к двери, быстро. Начни петь, если кто пойдет.
— А типа чо петь? — Киска стояла, дрожа от волнения и раскачиваясь на пятках.
— Да что угодно, лишь бы громко. — Людмила бросилась к окну и распахнула его.
Миша рванул вперед, уши у него были очень красные.
— Про поезд или про волка?
— Про поезд, иди уже! Быстро!
Девчушка отвернулась. Миша тут же взял Людмилу за плечи у окна и три раза поцеловал. Она перегнулась через подоконник и уткнулась лицом в грубую военную форму.
— Ха, — она похлопала рукой по его животу, — ты скоро будешь как два солдата.
Миша провел щекой по ее волосам, потом уткнулся в них носом.
— Конечно, ведь на встречу со мною никто не приходит, и что мне остается? Только сидеть у пустого корыта и недоумевать.
— Алекс умер, старухи нашли мою сумку. Они просто в бешенстве. Отправляют меня в Кужниск, на оборонный завод.
Миша взял ее лицо в свои руки и убрал прядь волос от ее глаз.
— Тебя что, ударили по лицу? Кажется, это синяк.
— Я упала, ничего страшного.
— Мне жаль старика. Помоги ему святые. Ты все еще можешь уйти? Патруль утром уходит за гору — если мы не уйдем сейчас…
— На фронт? Мишка, это не для тебя.
— Но если мы не сможем сбежать? Меня не линчуют за дезертирство, только если я уеду из страны, а без тебя я не поеду.