Людмила сидела с сумкой на улице. Шел снег, засыпая ее волосы и плечи. Она ругмя ругала свою гордость: нужно было договориться с дядей Сергеем, извиниться, что ли, вести себя более благодарно. Но ругалась она на себя недолго, предпочтя, в конце концов, обругать дядю Оксаны. И саму Оксану тоже, которая ни словом не поддержала ее в трудную минуту. «Ух ты!» — издевательски хмыкнула Людмила.
Она была действительно одна, и у нее ничего не осталось. Она съела последнюю булочку. Вот и все. Внезапно, впервые после приезда в Кужниск, она затосковала по дому. Не только по Мише, чей образ душил ее каждую минуту, но по простому, знакомому окружению и особенно по семье. Сидя на морозе, она рисовала себе их образы. Они становились теплее и ярче с каждой минутой. Она вспомнила и отца, потому что, несмотря на всю его дикость, он любил своих дочерей и баловал их, когда мог, особенно Людмилу, так как Киска была слишком неожиданным подарком и слишком мала, чтобы отвечать ему взаимностью. Даже в худшие из дней, когда его одежда стояла колом из-за засохшей блевотины, он протягивал дрожащую руку и открывал ладонь, в которой лежал подарок, например, лента в волосы или камушек с Каспия, где он время от времени пытался найти работу.
Людмила вспомнила день, когда его нашли с четырьмя пулями в спине.
Зрительные образы вскоре сменились воспоминаниями о криках и воплях Ольги и Ирины. В глазах Людмилы показались слезы. Она посмотрела вверх и представила себе, как по улице к ней идет ее глупый брат Максим.
«Люська! — крикнул бы он, усмехаясь своей последней задумке. — Ты будешь благодарить меня всю оставшуюся жизнь, когда услышишь, какой новый план я для нас придумал. И только потому, что ты моя сестра по крови, я вообще рискую рассказать тебе о таком охуенно денежном плане, потому что нас точно подомнет народ попроще, узнай они об этом плане».
Людмила поискала глазами фигуру Максима, никого не увидела, и ей захотелось плакать.
Правда медленно доходила до нее. Все, что она успела натворить в Кужниске, ни на шаг не приблизило ее к осуществлению плана спасения своей семьи. Миша в этом уравнении роли не играл, так же как Сергей, Иван или Оксана, а также булочки, кофе и водка.
Она видела, как ее бабушка сияет, наворачивая наваристый суп с мясом, салатом и черным хлебом, которого в Кужниске полным-полно.
«Найди-ка лучше бинтов и мази, — скажет Ирина, глядя на Ольгу и стоящую перед ней полную тарелку еды. — Мы перетянем дыру, которая у твоей бабушки образовалась в горле».
«Ты свою дыру перетяни! — рявкнет в ответ Ольга. — Старой женщине нужно есть! Не говоря уже о старой женщине в таком запущенном состоянии, до которого вы ее довели. Ты что, ничего не понимаешь? У старухи топка совсем другая, ей нужно гораздо больше еды, чтобы хоть чуть-чуть наесться. Тебе повезло, что я с твоей тарелки не подъедаю, хотя имею полное право в качестве награды за то, что дала жизнь всей вашей семье».
И начнется старый спор, ядовитые доводы, привычные и знакомые, как старые тряпки, что видишь изо дня в день.
«Если бы у тебя хоть один глаз видел, ты бы увидела, что этот мужичонка ни на что не годен!» — припечатала бы Ольга, говоря об отце Людмилы.
«Да, — плюнула бы в ответ Ирина, — именно это ты сказала мне в день свадьбы, разве не так? Эти самые слова, в этой же самой последовательности, вот так вот!»
«На свадьбе тебе было слишком поздно что-либо говорить, ведь ты тогда уже, как последняя дура, согласилась выйти за него! Что я могла поделать, кроме того, что приготовить платок побольше, чтобы утирать горькие слезы!»
«Ну, ты их утирала будь здоров, аж целое море водки с платка натекло!»
«А какое еще утешение могла найти старая женщина, видя, какая трагедия разыгрывается перед самыми ее глазами!»
И так далее, и тому подобное, без конца и без края, причитания и вопли. Иногда в семье Дерьевых использовали их друг против друга, в другие, более удачные дни, вся семья объединялась против внешнего врага, обычно против Любови Каганович на складе.
Но в ту ночь Людмила чувствовала только призрак семейного шума. Он играл перед ее глазами, осыпаясь снежными хлопьями на землю, и тут же исчезал.
Она знала, что это знак, зов.
Она поедет домой. И Миша уже будет там.
— Григория нет, — сказал Макс, выглядывая через кухонное окно.
На полу за его спиной лежал мертвый Григорий. На затылке зияла рана, нанесенная ломом. Теплый от крови лом находился в этот самый момент в руках Макса.
— Он должен быть там! — крикнул Карел Каганович со двора. — Куда бы ему деться?