Людмила спрыгнула с вагона с сумкой, пробежала несколько шагов по снегу и замедлила шаг. Оглянувшись через плечо, она увидела, что англичане стоят, готовые последовать за ней. Она остановилась, отряхнула ботинки и посмотрела, как они прыгают с поезда, словно старушки, со своими сумками. Казалось, их присутствию здесь было какое-то объяснение, хотя какое, Людмила понять не могла. И все же она была благодарна за то, что они провожали ее до Иблильска. Увила была вдалеке от гнезваров, но предстояло пройти еще много километров по равнине и предгорьям.
Людмила не знала, что творилось у нее дома. Была надежда, что там был Миша, успокаивающий и защищающий семью. Или, может, он встретится ей по пути, измученный ожиданием.
И все же, как бы то ни было, лучше бы им прийти до рассвета.
Она услышала за спиной шум и стон. Англичанин в черном костюме лежал на снегу, пытаясь перевернуться на живот. Зайка съежился, как гном, на краю вагона, замерев от ужаса и дико глядя на платформу.
— Прыгай! — крикнул его брат, размахивая рукой, словно убирая снег с дороги Зайки. — Прыгай, Заяц!
Зайка прыгнул, когда платформа уже почти закончилась. Он покатился, словно клубок из борющихся ежей, халаты и пояса разлетались в разные стороны, и с грохотом исчез в темноте. Людмила пошла его искать. Она потянула Зайку за рукав, отряхивая снег с его волос.
Какая бы странная судьба ни привела братьев к Людмиле, она решила воспринимать их как подарок, непонятно каким образом осуществившуюся мечту.
У нее было предчувствие, что они изменят положение дел в Иблильске.
— Нет, ну какого хуя ты это затеял?
Поезд погромыхал дальше, а троица осталась смотреть, как его огни уходят в темноту.
Блэр повернулся к Людмиле. Он попытался выглядеть неустрашимым и деловым.
— Нам нужно составить план. Когда следующий поезд в Ставрополь, Милли?
— Нууу. Завтра. Или на следующий день.
— Отлично. Значит, так. А сколько до ближайшего города?
Людмиле пришлось изо всех сил смотреть на него, пытаясь понять, что он говорит. Выражение лица у нее при этом стало такое, что Блэра словно стрелой пронзило.
— Нууу, — подумала она. — Иблильск — десять километров?
— Десять километров? — рявкнул Зайка. — А сколько это ебаных миль? Это ж семь, мать их, миль! Мы что, семь блядских миль попиздуем пешком по этому дерьму?
— Это не так уж далеко, Заяц, — в миле не меньше двух километров, поверь мне.
— Ничего подобного. Это до хуя миль.
— Отлично. Значит, так. Я тебе вот что хочу сказать: делать нечего, нужно идти. Людмила, в городе есть дорога? Машину мы можем взять?
— Нууу. Машина? Нет.
— Мы замерзнем на хуй!
— Да ладно тебе, Заяц. Представь себе тарелку прекрасного горячего супа, когда доберемся. Чашку чая. Картофельную запеканку!
— Дай мне пакетик, Блэр.
— Ага, вот ты как заговорил!
— Я их в этот блядский снег высыплю.
— Отъебись, это просто ароматизатор «черешня».
— Попомни мои слова: если я увижу, что у тебя рука к глотке тянется, я тебе на хуй яйца оторву. И при первой же возможности я отберу у тебя пакетики. Это зашло слишком далеко.
Людмила уверенно обходила все глубокие места, находила дорожку, когда казалось, что ее и в помине нет, и вела пару стонущих, иногда ругающихся англичан через безлунную ночь. Снег время от времени слепил глаза, и вскоре мужчины потеряли ощущение времени и пространства. Эффект от порошка совсем выветрился, и, странным образом, в темноте этого чужого места даже сама идея этих коктейлей казалась им абсурдной. Коктейль принадлежал миру внутренних концепций и самоопределения. Колючий снег Иблильска напрочь убирал любые концепции.
Блэр перестал чувствовать руки и ноги. Впервые в жизни у него был только один выбор — продолжать идти; они были лицом к лицу со смертью, и можно было только идти дальше. Сил им придавала Людмила. Когда они совсем замерзли, когда мороз вычистил все их чувства, оголил умы, оставив только самые насущные мысли, их внимание сосредоточилось на маяке, которым стала Людмила, шагающая бесстрашно вперед.
С какого-то момента Хизы уже не ругались. Они едва разговаривали. Братья представить себе не могли, что их ждало в конце путешествия — разумеется, бедность, может быть, нищета и опасность. Они шли, пошатываясь, словно утята, следом за Людмилой. Это было уже не их путешествие. Они стали частью путешествия Людмилы. Братья превратились в одну сплошную нервную систему, без воображения или желаний. И они обнаружили, что у Людмилы все было завязано на настоящем моменте, в то время как они без подсознательных концепций, без чая, без таблеток, без предпочтений в еде, без музыки и новостей были ничем.