Переигрывает. Так и есть, они расположились тут без разрешения. Джон не станет сдавать их полиции за самовольно разбитый лагерь, не такой он человек. И действительно, Джон лишь улыбается.
– Леди Тредуэй разыскивает сынишку. Никто из вас не видел поблизости семилетнего сорванца?
– Шестилетнего, – поправляю я, и сердце опять начинает частить. – Простите, ему шесть. Темноволосый, как я, ростом примерно три фута и… гм, три с половиной фута, может, чуть больше.
– А в метрах? – с ехидцей интересуется блондин, заметив мой акцент. Проверяет.
Я растерянно умолкаю. До сих пор не разбираюсь в метрической системе. Тест на британку провален.
Турист со смехом машет рукой.
– Ладно-ладно, мы его видели.
В груди у меня екает. Он оборачивается, показывает:
– Мальчик пошел вон по той тропинке. – Носком пинает камушек в соответствующем направлении. – Прямиком в лес. Там небольшой такой лесок.
Да, роща. – Я отчаянно напрягаю зрение, как будто, прищурившись посильнее, смогу пробурить взглядом поросший клочковатым кустарником холм, пробраться между толстыми дубами и вызволить Чарли, целого и невредимого.
Господи, опять этот дикий страх. Он всегда со мной; малейший повод, и ужас захлестывает меня с головой. С того дня, как Чарли появился на свет, я обзавелась полным набором страхов – мало ли что случится, – а с рождением второго ребенка их стало вчетверо больше.
– Ясно. – Джон хлопает ладонью по дверце пикапа, и блондин вежливо отступает назад. – А вы, ребята… – Улыбка скандинава делается немного напряженной. – В общем, берегите себя.
Джон кивком прощается, мы уезжаем. Оглянувшись, я вижу, что смутное замешательство на лице блондина рассеивается. Женщина машет нам вслед. И хотя в ее жесте мне чудится насмешка, я тоже ей машу. В данном случае приходится. Во-первых, титул обязывает, а вовторых, каждый встречный может оказаться репортером. Британская пресса плюется ядом даже в военное время.
И все-таки странно видеть здесь эту компанию. В нынешнем году туристов у нас почти не было, а то, что они задержались на острове сейчас, на этой неделе, а не какой-нибудь другой, и вовсе подозрительно. Как только я вновь нахожу взглядом деревья, к облегчению от полученной зацепки примешивается жгучая злость:
– С чего вдруг он убежал? Да еще сюда, в рощу?
– Эта область представляет значительный культурный интерес. – В глазах Джона поблескивает лукавый огонек.
– Не для шестилетки. И на Чарли это непохоже.
– Согласен, непохоже, – понизив голос, произносит Джон, когда мы подъезжаем к опушке и останавливаемся перед полосой из расколотых бревен и щепок, обозначающей границу здешней парковки.
Молча вылезаем из машины и бок о бок входим в рощу. Дубы тесно обступают нас со всех сторон. От внезапной темноты перехватывает дух, я, по обыкновению, чувствую, будто что-то изменилось, будто здесь другой воздух, другой, более древний кислород. Не помню, испытывала ли я подобное ощущение до того, как узнала, что это за место, услышала Иэна Пайка, который пересказывал старинные легенды за барной стойкой в «Голове датчанина». О призраках, что в сочельник покидают рощу и устраивают праздник. О вековых дубах, творениях кельтских богов, что по сию пору все видят и слышат, ожидая возвращения своих садовников. О камне. О смертях – сотнях, тысячах, бессчетном количестве человеческих жертв. Возможно, дрожь охватывала меня здесь всегда, возможно, нет, но теперь мое восприятие обострилось.
Рощу, единственное на Люте скопление дикорастущих деревьев, из-за невеликих размеров и лесом-то не назовешь, однако, оказавшись внутри, чувствуешь себя как в настоящем лесу. Когда в пышных зеленых кронах над нашими головами скользит ветер, я поплотнее запахиваю парусиновую куртку. Я могу пройти по этой тропе даже с закрытыми глазами. По запаху могу определить время года – я чую этот терпкий запах набирающих силу древесных соков, тягучую живость лета. Тропинка сужается, я пропускаю Джона вперед, а сама украдкой оглядываюсь на склоненную ветвь дуба, под которой сидела всего несколько часов назад. Шепот дубов становится громче, отчетливее, словно они хотят наябедничать, чем я тут занимаюсь. Джон бы этого не одобрил. А потом сквозь назойливый шелест я различаю голоса, и пульс начинает стучать в горле. Джон радостно кивает и направляется на звук.
– Ну, что я вам говорил? Юный историк.
Нашел то самое место, которое представляет… – Порыв ветра уносит его слова.
Сперва я вижу спину Чарли, его свитер в широкую красную и синюю полоску. Мой малыш сидит в куче листьев и чешет затылок. Его волосы уже потемнели и стали каштановыми, но в лучах солнца, проникающего сквозь тенистый лесной полог, они снова кажутся светлыми, как в младенчестве. Он смотрит перед собой и с кем-то разговаривает, но там никого нет. Чарли беседует с пустотой.