Но уже в две тысячи пятом году, во время вашей работы в похоронном бюро, вас схватили во время сексуального надругательства над трупом двадцативосьмилетней женщины, также жертвы ДТП. Вы высасывали из этого тела кровь и мочу, хлестали по ягодицам, после чего содомизировали его. За это вы получили шесть месяцев тюрьмы, из которых отбыли четыре и были выпущены под обязательство, что дважды в неделю будете посещать психиатра.
Хоуи закрывает папку, кладет на нее ладонь и обращает свои зеленые глаза на Малколма.
— Ну и как проходят консультации? — спрашивает она. — Прогресс есть?
— Гм, — отвечает Малколм. — Смотря что подразумевать под словом «прогресс»…
— Я имею в виду, вас по-прежнему тянет заниматься сексом с мертвыми женщинами?
В ответ долгая тишина.
— Ну ладно, — вздыхает Хоуи. — Когда это вообще у вас началось? Эти специфические изъявления любви?
— Когда я был маленький, — отвечает он. — Я, помнится, устраивал долгие похоронные службы по своим домашним любимцам. У меня было маленькое кладбище для животных. Наверное, все это есть у вас в папке.
— А как вы их выбираете, своих жертв?
— Возлюбленных.
— Ну, пусть так.
— Ну, как… Устраиваешься в похоронное бюро, в больницу там, на кладбище. Хотя лучше всего, понятно, в морг.
— То есть вам нравятся свеженькие?
— Как горошинки в стручке.
Она смотрит на него стеклянным взглядом.
— Но для вас это, по-видимому, несколько затруднительно? С учетом того, что вам запрещено работать непосредственно с мертвыми или вблизи них.
— Я нынче не практикую, — говорит он. — Я теперь больше не морговая крыса.
— Отчего же?
— Мне неинтересно быть политзаключенным.
— А это что, политическая позиция — насиловать трупы?
— Труп — это предмет, вещь. Вещь изнасиловать нельзя.
— А как же их семьи?
— Мертвые им не принадлежат.
— Иными словами, Малколм, для вас все как было, так и осталось? Вы берете от мертвецов то, что вам нужно, напрочь забывая об их родных и близких; о том, что те могут чувствовать… Ездите, так сказать, без платы за билет. Вся эта чепуха насчет мира и любви, что у вас на футболке…
— Это не чепуха.
— Мир и любовь — признаки взаимного уважения. У вас же уважения нет ни к кому.
— Это не так.
— Итак, вы больше не морговая крыса. Но кто же вы тогда? Я так понимаю, консультации для вас — пустой звук. Думаю, вы знаете себя достаточно, говоря то, что говорите. Но при этом фантазии не покидают вас ни на один миг. Мастурбирование под мысли о мертвых девушках.
— Бог мой, конечно, я фантазирую при этом! Мне, слава богу, позволено во время дрочки думать обо всем, что захочу. Мы живем не в полицейском государстве. По крайней мере, пока.
— Это так, — кивает Хоуи. — До тех пор, пока никому от этого нет вреда.
— На что вы намекаете?
— Как вы относитесь к доктору Тому Ламберту?
— К моему консультанту, что ли?
— Да, — отвечает Хоуи, — к вашему консультанту.
— Ханжа хренов. А что?
— Ханжа в каком смысле?
— Сто лет назад нацисты вроде него пробивали закон, чтобы кастрировать гомосеков.
— Поэтому вы угрожали его убить?
— Вы меня за этим сюда притащили?
— Не знаю. А что вы так насторожились?
— Потому что я этого не говорил. Он лжет.
— Понятно, — говорит Хоуи. — Я тоже не уверена, что это правда.
— Это он вам сказал? Потому что если да, то он лжец гребаный.
— А его жена?
— Что его жена?
— Вы ее когда-нибудь видели?
— Нет.
— Может быть, это еще одна неправда?
— К чему вы вообще клоните?
— Мы хотим показать вам снимки с места преступления, — подает голос Лютер впервые с начала допроса, — только мы не хотим вас чересчур возбуждать.
Взгляд Малколма перебегает с Лютера на Хоуи и обратно.
— С какого такого места преступления?
— Так что это было? — спрашивает Лютер. — Он вас достал? Он не верил всей той блажи, которую вы ему несли во время консультаций?
— В смысле?
— А ребенок? — продолжает Лютер. — Что такой человек, как вы, может сделать с ребенком?
— Нет, правда, — начинает частить Малколм, — что он такое сказал? Ведь он лжец хренов.
— Где ребенок, Малколм?
— Какой ребенок?
— Вы себе представляете, чем для вас может обернуться тюрьма? — ставит вопрос ребром Лютер. — Быть извращенцем — это одно, но истязать детей — совсем другое. Там, в Уондсворте, народ сентиментальный. Они сделают с вами то, что вы сделали с мистером Ламбертом.