— Знаешь, а меня всегда тянуло в Новую Зеландию, — сказал он. — Сам не знаю почему.
— А мне хочется в Турцию, — призналась Зои. — Турция — это здорово! Давай туда?
— Меня пляжи как-то не прельщают.
В самом деле, что уж тут интересного — сидеть на солнце и чтобы все, кому не лень, пялились через плечо в твою книгу.
— Будешь почитывать себе в отеле, — сказала она. — А встречаться можно и за обедом. А потом — сиеста, любовь-морковь… А вечерами — театр.
— Я вижу, ты все уже продумала.
— Ну да. Правда, паспорт твой придется подновить.
— В самом деле?
— Срок годности истек.
— Серьезно? Когда?
— Два с половиной года назад.
Он замотал головой:
— A-а, ладно. Ну и хрен с этим со всем! Давай так и поступим.
Она рассмеялась, стиснула его в объятиях, и они занялись любовью так, будто уже были в отпуске.
Это было без малого год назад. И вот теперь Лютер, совершенно измочаленный, стоит на своей кухне в шесть часов утра и с мутной от бессонницы головой ставит на столешницу две чашки с мюсли: ночной перекус ему, завтрак ей.
— Я как раз собирался ее сегодня спросить, — говорит он, имея в виду свою начальницу, суперинтенданта уголовной полиции Теллер.
Большой и указательный пальцы Зои изображают говорящий рот: бла-бла-бла. Мы это, дескать, уже слышали. Лютер берет свою чашку с мюсли, поворачивается к жене спиной и, отправляя в рот хлопья, начинает мощно хрустеть ими.
— Понимаешь, в чем дело, — произносит он, не переставая жевать, — Йену здорово перепало. — Он наслаждается моментом тишины, немного стыдясь этого своего козыря.
— Да что ты! — вскидывается Зои. — Что-то серьезное?
— Да не очень, Я забрал его из «скорой», отвез домой.
— А что произошло?
— Его взяли где-то в ножницы, и неизвестно, кто именно. Но попинали как следует. Так что одним детективом у нас сейчас меньше.
— Что ж, ладно, — говорит она, успокаиваясь тем, что с Йеном все более-менее в порядке. — Но ведь это не значит, что ты с ней не переговоришь? При любом раскладе у нее будет еще несколько недель, чтобы подыскать тебе замену, — ты же знаешь. То, что Йен в больнице, это еще не повод.
— Да, — кивает он, — то есть нет. Не повод.
— Ну так ты ей скажешь?
— Скажу.
— Нет, я серьезно, — говорит она. — Скажи ей.
Она почти умоляет, но он чувствует, что дело тут не только в отпуске. Дело тут кое в чем ином. Иногда у Зои бывают вспышки того, что она называет внутренним озарением. Касаются они, как правило, его. Он вспомнил, как она плакала во сне пару ночей назад. «Меченый!» — выкрикнула она тогда. Хотел бы он знать, кого она в своем сне называла Меченым. И какие картинки вставали в ее сонном сознании.
— Хорошо-хорошо, — говорит он. — Я скажу ей. Обещаю.
— Иначе, Джон… — вырывается у нее. — Я ведь говорю серьезно.
— Иначе что?
— Ну не может так больше продолжаться, — говорит она. — Так просто нельзя.
Он знает, что она права.
Телефонный звонок раздается, когда он, еле волоча ноги, подходит к лестнице, чтобы подняться наверх, в душ. На дисплее значится имя — Роуз Теллер.
Он берет трубку, слушает. Говорит, что подъедет незамедлительно, сразу, как только сможет. Затем умывается, чистит зубы, надевает свежую сорочку. Целует жену.
— Скажу ей сегодня, — говорит он твердо. — Прямо сейчас и попрошу.
И отправляется на место преступления.
Глава 3
Припарковаться он вынужден в стороне, и на место идет пешком. Утро прохладное и сырое, и колени подтверждают это. Он думает о том, что все эти подныривания под ленту ограждения, резкие повороты и выламывание всевозможных дверей не проходят даром. Чуть ли не полжизни ушло на то, чтобы втискиваться в пространства, не предназначенные для твоих габаритов.
Солнце едва взошло, а люди в штатском и мундирах уже начали обход окрестных домов. В дверях, помаргивая, жмутся любопытные соседи, одетые в спортивные трико и пижамы. Некоторые приглашают полицейских войти в дом. Никто, само собой разумеется, ничего не видел и не слышал, но при этом все чувствуют избавление от чего-то непостижимо зловещего, интригующего своей мрачной глубиной. Чего-то, что благополучно их миновало, как рыщущая в поисках добычи акула.
Дом опоясан полосатой лентой. Два этажа с надстройкой, двойной викторианский фронтон. Одной стеной дом примыкает к соседнему жилью. Таких в округе миллион с хвостиком.
Лютер проталкивается сквозь скопище зевак и доморощенных блоггеров с айфонами (нам хлеба не надо, нам зрелищ давай), оттесняет настоящих, классического образца, журналистов и предъявляет бедж полисмену на входе. Тот жестом приглашает его войти, и Лютер подныривает под ленту.