Мартин поспешил дальше, ведя лошадь под уздцы. Едкий дым, распространявшийся от горевшей церкви, преследовал его, как дьявольское наваждение. Он понял, что тогда, в Вартбурге, ему не удалось навсегда отогнать от себя черта. Нечистый отступил лишь на время, чтобы собраться с силами. Но теперь он снова здесь и готов вновь вступить с Мартином в смертельную схватку. Слезы отчаяния навернулись Мартину на глаза. Он решил отправиться в университет, чтобы призвать на помощь Меланхтона, а если там никого не окажется, то в монастырь. Надо было немедленно покончить с этим безумием.
Но на углу ратушной площади ему вновь пришлось остановиться. Женщина, которая безмолвно наблюдала за процессией суконщиков с балкона своего дома, громко вскрикнула и горестно всплеснула руками. Потом она закричала: «Вы только посмотрите, они ведут пойманных монахов!»
Мартин обернулся и увидел, что за телегой, запряженной лошадью, волокут шестерых связанных веревкой монахов. От столь ужасающего зрелища у Мартина перехватило дыхание. Он хорошо знал каждого из них. Впереди шел брат Северин, семидесятилетний францисканский священник, которого всего несколько лет назад перевели в Виттенберг, чтобы он спокойно провел здесь остаток дней своих. Он почти не в состоянии был передвигать ноги, его стоптанные сандалии скользили по грязи. За ним шел приор его монастыря, хмурый монах, тщетно пытавшийся не наступать на черепки и нечистоты. Троих братьев в черных рясах августинцев Мартин знал не очень хорошо. Они были моложе и сильнее прочих, но совершенно запуганы. И последним шел брат Ульрих!
Мартин открыл было рот, но не смог произнести ни звука. Такого он даже помыслить себе не мог! Неужели весь мир сошел с ума? Он отпустил поводья и оттолкнул в сторону корзинщика, который своим товаром загораживал ему поле зрения. «Боже мой, — думал он, охваченный ужасом, — что эти безумцы собираются сделать с Ульрихом?»
Телега остановилась у позорного столба. С нее соскочил какой-то человек и разрезал веревки, которыми были связаны монахи, а несколько его приспешников накинулись на них, и в следующее мгновение все шестеро уже лежали на земле. Предводитель этой шайки был одет в длинную мантию, полы которой волочились по земле. Его лицо было скрыто капюшоном, словно у палача. Он взял в руки горящий факел и с явной угрозой медленно поднес его к лицу брата Ульриха.
— Вас однажды уже выгнали из церкви, Ульрих! — крикнул он распростертому на земле человеку хриплым голосом. — Тогда мы запретили вам возвращаться и служить мессу, но вы не послушались!
Ульрих приподнял голову. Лицо его было серым от пыли, кровь из разбитого носа капала на рваный наплечник. Встретившись взглядом с главарем, он с отвращением поморщился и плюнул в песок.
— Снимайте ваши римские одежды, Ульрих, или мы сожжем их прямо на вашем теле!
Израненный монах в изнеможении уронил голову на землю. Он поднес правую руку к вороту рясы, словно собирался выполнить требование своего мучителя, но внезапно и совершенно неожиданно вновь встрепенулся. С громким криком вскочил он на ноги, ударил ошарашенного главаря кулаком в живот и одним движением руки сорвал с его головы капюшон. Он выбил из его руки факел, который, описав в воздухе большую дугу, упал в лужу, яростно зашипел и погас.
— Карлштадт! — воскликнул брат Ульрих исполненным презрения голосом. Два здоровых мужика тем временем скрутили ему руки за спиной и поставили на колени. — Я догадывался об этом! Почему же вы прячете свое лицо, сосед Андреас? Вы что, думали, Бог вас под капюшоном не узнает? Господь сам закрыл лицо свое, пребывая в ужасе от ваших злодеяний!
— Молчи, папский лизоблюд!
Карлштадт выпрямился во весь свой рост; он грозно поднял руки, словно собираясь благословить толпу. Но его облик без капюшона испуг ал людей на площади гораздо больше, чем его прежний загадочный вид. Карлштадт очень изменился внешне с тех пор, как связался с суконщиками и бродил с этими «пророками» по городам и деревням. Вид у него был почти безумный. Костлявый череп был наголо обрит, щеки запали, в лице не было ни кровинки.
— Дайте мне факел! — потребовал Карлштадт. Его гнев сменился пугающей решимостью.
Кто-то из его приспешников вложил ему в руку обмотанную тряпьем палку, конец которой он окунул в масло и поджег. Языки пламени медленно приближались к краю испачканной грязью рясы Ульриха. Монах закрылся рукой. На лице у него был написан ужас.