— Доктор Мартин Лютер?
Мартин испуганно вздрогнул, увидев прямо перед собой представителя Дома Фуггеров. Краска смущения залила его лицо, он никак не ожидал, что купец покинет свое почетное место рядом с аббатом, чтобы искать беседы с ним, Мартином. К тому же он не привык, чтобы его называли «доктор Лютер». Монахи, сидевшие рядом с ним, насторожились. Они переводили глаза с него на гостя, словно ожидая, что Мартин вот-вот пустится в пляс. Толстый брат-августинец за кафедрой тоже, наверняка, слышал слова немецкого гостя, потому что, читая очередную строчку, он запнулся, начал снова и опять остановился на полуслове.
— Извините, я не имел намерения вас напугать, — вежливо произнес Ханнес Цинк.
Говорил он не по-латыни, а по-немецки. Живя в Риме уже более десяти лет, он по-прежнему не утратил своего южнонемецкого акцента.
— Господин аббат рассказал мне, что здесь, в монастыре, остановились немцы, и я решил не упустить возможности лично поприветствовать вас. Не беспокойтесь, я получил от него позволение на это!
Не дожидаясь ответа, Цинк схватил руку Мартина и с чувством пожал ее. Еще не успев прийти в себя, Мартин молчал. Потом поднялся со скамьи, и тут оказалось, что купец вовсе не так высок, как ему поначалу казалось. Зато его улыбка вблизи была еще притягательнее. Купец тем временем набросил на плечи длинную накидку, подбитую мехом, и всякий раз, когда он поворачивал голову, мех переливался крохотными искорками.
— Вы приехали из Эрфурта? — с интересом спросил Цинк.
Похоже было, что он действительно появляется здесь регулярно и чувствует себя как дома. В Эрфурте никакой гость не позволил бы себе таких вольностей. Мартину очень хотелось узнать, какие такие дела связывают этого человека с нищенствующим орденом, но под суровыми взглядами итальянского аббата он чувствовал себя не столь уверенно, чтобы об этом спрашивать, поэтому ответил только:
— Наш монастырь в Эрфурте послал меня и еще одного из братьев сюда, в Рим, по делам ордена.
Мартин бросил нерешительный взгляд в сторону своего спутника, но брат Иоганн явно не собирался вступать в разговор с представителем швабских богатеев. Мартин мог лишь догадываться, что его спутник, происходивший из состоятельной купеческой семьи, возможно, хранил в памяти далеко не самые лучшие воспоминания о яростной конкурентной борьбе южнонемецких торговых домов.
— Как вам нравится Вечный город, доктор? — Голос Цинка звучал мягко и вкрадчиво, но Мартин уловил в нем легкую насмешку. — Вы наверняка уже видели Латеранский дворец и собор Святого Петра…
Мартин кивнул.
— Могу ли я попросить вас, высокочтимый господин, называть меня брат Мартинус? — обратился он к гостю монастыря.
Ему было неприятно, что незнакомец так внезапно заговорил с ним. Кроме того, молчание во время трапезы пока никто не отменял. Он с тревогой заметил, как густые брови Цинка сдвинулись.
— Извините, но я… — Мартин запнулся, но все же договорил: — Просто меня могут упрекнуть в тщеславии, если я позволю называть себя академическим титулом!
Ханнес Цинк несколько мгновений помолчал, но потом морщины у него на лбу вновь разгладились.
— Разумеется, друг мой, я ведь об этом и не подумал. Под жарким солнцем юга даже братья вашего ордена позволяют себе порой кое-какие послабления в соблюдении монастырских правил.
Мартин улыбнулся в ответ на любезные извинения шваба. Цинк наверняка опирался на тот опыт, который он приобрел в общении с аббатами, прелатами и прочими высокопоставленными лицами церковной иерархии Рима. Однако Мартин сомневался, что упомянутые послабления распространяются также и на простых монахов, таких как он или брат Иоганн.
Они еще некоторое время беседовали, до тех пор пока колокол не отзвонил ко сну. Мартин дождался, когда аббат поднимется из-за стола и монахи начнут расходиться по своим кельям, а потом по просьбе купца отправился проводить его до ворот. Монах у входа, скучая, подремывал.
— Вы мне понравились, друг мой, — неожиданно сказал Цинк, окинув Мартина пристальным взглядом.
Налетел ветерок. Зашумела листва, и стихло пение цикад, затаившихся в траве меж высоких кустов. Ветер принес аромат жасмина, олеандра и дикой сирени, и благоухание разлилось под аркадами монастырского дворика.