От наблюдательного Спалатина не ускользнул этот внезапный приступ. Сановник улыбнулся:
— Видите вон тот витраж, прямо над балюстрадой? — спросил он льстивым голосом.
Мартин поднял голову и кивнул.
— Его светлость наблюдает за представлением из этого окна. Вполне возможно, он нас видит. Так не заставляйте же его испытывать смущение!
— У меня и в мыслях такого не было! — ответил Мартин. — Возможно, вы намеревались сообщить курфюрсту о содержании моей лекции. Тогда вы могли бы также объяснить ему, что говорится в Священном Писании о покаянии и искуплении!
Спалатин наблюдал, как стражники перебегали от одного костра к другому, чтобы загасить пламя. Люди, смеясь и переговариваясь, устремились к стрельчатой арке ворот, а актеры в ярких костюмах, шпильманы и слуги принялись собирать разбросанный театральный реквизит. На помосте появился священник и, воздев к небу руки, произнес заключительные слова.
— Не беспокойтесь, отец Мартинус, — сказал Спалатин, когда неудержимая волна людей повлекла их к выходу. — Я пересказал курфюрсту каждое слово, которое вы произнесли во время лекции. К моему великому удивлению, Фридриху в высшей степени понравились ваши рассуждения. Теперь он вынашивает мысль отобрать у доминиканцев право отпущения грехов в Саксонии.
— Это было бы воистину мудрым решением! — Мартин облегченно вздохнул и бросил взгляд на ярко освещенные окна в центре верхнего этажа. К его разочарованию, за цветными стеклами он различил только смутную тень.
Спалатин рассмеялся, забавляясь сосредоточенностью Мартина.
— Его светлость пригласит к себе сегодня придворного художника Кранаха, чтобы сделать несколько эскизов к портрету. Вы уже слышали что-нибудь об этом художнике?
— О Кранахе? Ну разумеется, господин секретарь. Он и его супруга Барбара — мои прихожане.
— Очень одаренный человек, — произнес Спалатин с уважением. — Настоящий талант!
Он остановился возле ступеней парадной лестницы, где еще оставались придворные: дамы в дорогих нарядах и господа в строгих черных одеждах спокойно о чем-то беседовали.
— Курфюрст оказывает покровительство его мастерской, ибо она делает честь Виттенбергу и его двору. И он также не пожалеет сил, чтобы и вы впредь украшали собою наш университет. Здесь все зависит только от вас.
Спалатин кивнул Мартину на прощанье и поспешил к порталу замка. Полы его камзола раздувал ветер. Мартин еще долго смотрел ему вслед. Наконец, словно очнувшись, он пошел через двор, и тут на опустевшей сцене заметил детей. Они окружили гигантские весы и, смеясь, дергали за цепи, трогали чаши. Какая-то веснушчатая девчушка с огненно-рыжими волосами бросала на чаши весов камешки. Вдруг она топнула ногой и воскликнула:
— Твои грехи слишком много весят, Тильман. Видишь? Значит, тебе вечное проклятие!
— Вечное проклятие! — загомонили дети. Все они обеими руками ухватились за края левой чаши. — В ад его, в ад! — с насмешкой указывали они пальцами на тщедушного мальчонку, который в крайнем смятении отступал к краю сцены.
От испуганного крика мальчика у Мартина перехватило дыхание. Ребенок беспомощно балансировал на краю сцены, размахивая руками. В любой момент он мог потерять равновесие и упасть вниз. Мартин со всех ног помчался к помосту. Он хотел было крикнуть мальчику, чтобы тот был осторожен, но понял, что его призыв может только испугать ребенка.
— Еще один камешек, и чаша опустится, — издевательским голосом произнесла рыжая девчонка. Ни она, ни другие дети толком не понимали, зачем они все это устраивают. Они просто-напросто подражали взрослым актерам.
И вдруг со стороны ворот донесся гневный окрик. Один из стражников тоже заметил детей. Он быстро бежал через двор, его алебарда грозно поблескивала. И тут маленький Тильман потерял равновесие. Он шагнул в пустоту и полетел вниз.
Мартин, вытянув руки, рванулся вперед. Мальчик упал — и очутился у него в объятиях. Охнув, Мартин вместе с ним повалился на землю.
— Вот дьяволы, отребье чертово, — стражник изрыгал одно ругательство за другим. Его глаза метали громы и молнии, когда он помогал Мартину подняться. — Я этих бродяг один раз уже выгнал отсюда, так они, видно, пробрались мимо приятеля моего и опять тут как тут! — Он направил на детей, замерших на сцене, свою алебарду, словно хотел метнуть в них боевой дротик. — Ох, видно мало вас секли родители!