— Не уклоняйся от темы, брат Мартинус, — с упреком произнес фон Штаупиц. — Сейчас есть вещи поважнее, чем дождь.
— Помните ли вы те слова, которые сказали мне на прощанье, когда я покидал Эрфурт, преподобный отец? Я ведь прислушался к вашему совету. Я дошел до истоков. До самого Христа. В греческом оригинале ясно сказано, что Христос не говорит об отпущении грехов. Один молодой магистр подтвердил это своим исследованием. Его зовут Меланхтон…
Главный викарий резко вскочил со стула. Он схватил Мартина за плечи и начал трясти так словно перед ним был слабоумный, которому надо насильно вправить мозги.
— Мартин! Ради всего святого, послушай, что я скажу! Скоро ты предстанешь перед его высокопреосвященством кардиналом Томасом де Виво Каэтанским. Но кардинал вызвал тебя не для того, чтобы ты толковал ему Священное Писание или рассказывал о том, как хорошо юные гуманисты владеют греческим. Прошу тебя, заклинаю именем Господа, поостерегись! Будь осмотрителен! Не говори ничего, когда он будет задавать вопросы, просто слушай, и всё. От этого зависит твоя жизнь!
Не успел Мартин ответить, как дверь кабинета отворилась и на пороге появился монах, который привел Мартина сюда. Он принес чистую рясу из темной шерсти, наплечник, капюшон и воротник.
— Переоденьтесь в сухое, брат, — сказал он хмуро, протягивая Мартину стопку одежды. — Но только прошу — побыстрее. Его милость готовы принять вас прямо сейчас.
Джироламо Алеандр вышагивал по трапезной туда и обратно, прижимая кончики пальцев к пульсирующим вискам. С тех пор как он несколько дней назад прибыл в Аугсбург, он постоянно страдал от мучительных головных болей. На длинном столе, который в эту позднюю пору не использовался, стоял кубок с отваром из листьев малины, который один из монахов, возможно старший повар, привез высокому сановнику прямо из далекого Рима. Проявление сострадания — или же попытка умилостивить его. Кто скажет, что творится в головах у этих немецких монахов! Алеандр нерешительно взял со стола кубок и отпил маленький глоток. Пока он размышлял, стоит ли ему пить этот отвар или же продолжать молча страдать, чей-то почтительный голос на другом конце зала освободил его от принятия решения.
— Ваша милость…
Алеандр поставил кубок на стол и с достоинством, придав своему лицу высокомерное выражение, выступил вперед. Его сильное тело облечено было в безупречно сидящую на нем фиолетовую мантию, отороченную белым горностаем; на голове была маленькая круглая шапочка, сшитая, как и длинные перчатки, из красного бархата. На безымянном пальце правой руки сверкал большой, оправленный в золото рубин.
По сравнению с роскошным одеянием папского посланника одежда обоих монахов, остановившихся у входа в трапезную, выглядела убогой и потрепанной. Когда взгляд Алеандра упал на грязные сандалии младшего из монахов, надетые на босу ногу, он ощутил в груди какое-то болезненное жжение. Неожиданно Алеандр поймал себя на совершенно безумной мысли, что перед лицом этих скромных монахов, он кажется, стыдится безукоризненности собственного наряда. Но, к его облегчению, этот секундный порыв чувствительности тут же угас. В конце концов, не ему же здесь оправдываться! И перед ним сейчас стоял вовсе не пророк из числа первых христиан, не проповедник в пустыне, каким был Иоанн Креститель. Человек, который с такой покорностью уставился на противоположную стену, это всего лишь монах-бунтарь, по чьей милости ему и кардиналу пришлось предпринять столь долгое и очень утомительное путешествие в этот холодный, залитый дождем город.
— Меня зовут Джироламо Алеандр, — произнес он, выдержав паузу и как следует рассмотрев этого монаха. — Я представляю здесь его высокопреосвященство кардинала Каэтана, который примет вас завтра вечером в резиденции епископа.
Фон Штаупиц вежливо склонил голову.
— Для меня большая честь наконец познакомиться с вами, ваша милость. Ваша слава значительно раньше вас достигла Аугсбурга. Насколько мне известно, вы теперь руководите прославленной библиотекой Святейшего Отца?
Алеандр ответил на тираду главного викария скупым кивком головы. Он был поражен тем, насколько хорошо этот августинец осведомлен о римских делах, но не стал опускаться до обмена пустыми любезностями, чтобы подчеркнуть официальный характер этой встречи.
— Его высокопреосвященство попросил меня подготовить доктора Мартинуса Лютера к завтрашнему допросу, — объявил он без всяких предисловий и скупым жестом указал на деревянную скамью, где Мартину и фон Штаупицу надлежало занять место. Сам же он выбрал для себя высокое, украшенное резьбой кресло.