Тяжело дыша, Мартин обвел взглядом напряженные лица стоящих вокруг. Тем временем прибывали все новые зрители. Ему показалось, что среди них мелькнул и Спалатин, но поручиться, что он не ошибся, Мартин не мог. Кроме потрескивания огня да постанывания горящей древесины, не было слышно ни звука. Даже ветер затих в вышине.
— Папа требует, чтобы я отрекся ото всего, что я говорил в защиту нашей веры. Но я не отрекусь от Священного Писания. Только перед Господом единым держу я ответ — так же, как и все мы, включая Папу Римского, который меня преследует. — Он поднял пергамент над головой, чтобы и задним рядам его было видно. — Рим называет эту бумагу буллой отлучения. Эдикт, написанный Папой собственноручно. Мне же пришло на ум гораздо более точное его определение: папская галиматья!
— Бросьте ее в огонь! — в один голос закричали студенты.
Мартин кивнул им, сохраняя полную серьезность, и попросил тишины. Потом резко развернулся и швырнул пергамент в огонь — языки пламени жадно набросились на него. В несколько мгновений красная печать расплылась и воск, шипя, закапал на обуглившиеся поленья.
Толпа была в восторге. Меланхтону стоило большого труда унять молодежь. А что касается Карлштадта, то он вообще не видел причины призывать людей к спокойствию.
Брат Ульрих наконец не выдержал. Он с отвращением сморщил нос и поспешил назад в монастырь. Он почти бежал, ноги его путались в полах грубой рясы, — казалось, он спасается от погони. Мартин заметил исчезновение друга, и ему стало не по себе: он прекрасно понимал, что обидел Ульриха. Он твердо решил после вечерней молитвы поговорить с ним и попросить прощения. Но в остальном в душе его ничего не изменилось, он снова повернулся к костру.
— Поддерживайте огонь! — кричал Карлштадт. Голос его срывался от возбуждения. — Поддерживайте его с помощью канонического права! Скармливайте огню всю эту ложь, написанную в Риме, которой мы должны были верить, не смея докапываться до истины!
Откинув назад полы своей мантии, он наклонился над ящиком с книгами. Карлштадт вынимал их одну за другой, рукопись следовала за рукописью, и все они под презрительные выкрики и свист отправлялись в огонь. Глаза Карлштадта лихорадочно блестели, остановиться он уже не мог.
И вот наконец все было закончено. Мартин отправился назад, в город. Пройдя через Эльстертор, он свернул в узкий переулок кожевенников, чтобы сократить путь к монастырю. Не прошел он и десяти шагов, как дорогу ему преградил какой-то человек. Это был Спалатин. Секретарь курфюрста был облачен в длиннополую мантию из фиолетового бархата, на груди у него красовался огромный герб Веттинов. Его гладко выбритые щеки пылали.
— Вы совершили серьезное преступление, доктор Лютер! — сразу же набросился он на Мартина. — Полагаю, вы сами прекрасно отдаете себе в этом отчет.
Мартин нахмурился. После разлада с Ульрихом, после взбудоражившего его действа у костра упрек Спалатина был последней каплей. Мартин не мог больше сдерживаться.
— Разве я действовал иначе, чем папский посланник в Майнце? В чем же отличие?! — резко спросил он.
— Вы что, действительно не понимаете? Нунций Алеандр лишь выполнял предписание Папы, вы же действуете, как всегда, исходя из личных интересов!
Мартин побледнел как полотно. Да, он считал упреки секретаря несправедливыми, но не это было главным. Он был потрясен тем, что услышал.
— Алеандр, вы говорите? Так это он, именно он сжег мои сочинения?!
Спалатин кивнул. От опытного советника курфюрста не ускользнуло, что уверенность Мартина в себе сильно пошатнулась.
— И, в отличие от вас, его при этом чуть не убили, — добавил он. — Этот человек испытывает к вам и вашим сторонникам только ненависть. И пока мы тут спорим между собой, он находится в Кёльне, среди свиты Его Величества императора! — Спалатин тяжко вздохнул. — Я применил все свое искусство красноречия, и тем не менее мне стоило невероятных усилий уговорить нашего курфюрста решиться на поездку в Кёльн, — тихо произнес он.
— Вы… вы едете к императору?!
Мартам даже не мог себе этого представить. Он в замешательстве поднял глаза к небу — прямо над его головой проплывало облако, в сумеречном свете заката напоминавшее разбитый кувшин.
По лицу Спалатина невольно скользнула улыбка. Он спрятал замерзшие пальцы в складках мантии и с мягкой усмешкой сказал:
— Возможно, мы возьмем с собой кое-что из ваших сочинений. Как вы считаете, доктор Лютер, понравится ли императору ваш последний памфлет «О свободе христианина?» А?