В первое мгновение император оставался до странности спокоен, из чего большинство присутствующих заключило, что он не понял последнего заявления Мартина. Его испанский переводчик робко поднял руки и оглянулся. Никто не требовал от него переводить слова господина Лютера, а по собственной инициативе он этого делать не смел. Но в зале среди присутствующих началась настоящая потасовка. Испанцы повскакали со своих мест, в гневе потрясая кулаками. Люди из княжеской свиты тоже вскочили и сгрудились возле императора. Напуганный всеобщей суматохой, Карл решил удалиться. Он тихо приказал объявить заседание закрытым, а маршалу велел вывести монаха из зала через разбушевавшуюся толпу.
— Куда меня ведут? — спросил Мартин, когда его повлекли к выходу.
Сердце его бешено колотилось, ему было трудно дышать. Какой-то испанский рыцарь, лицо которого было обезображено шрамами, сильно толкнул его.
— Ad fuego! — зло прошипел он. — На костер!
На следующий день император Карл приказал срочно созвать совет сословий. Он хотел поговорить с князьями и с представителями городов. В уединении его личных покоев, в которые можно было попасть прямо из зала, поднявшись по узкой винтовой лестнице, за круглым столом собрались курфюрст Фридрих, ландграф Гессенский и несколько советников магистратов. Над их головами покачивался огромный бронзовый светильник, похожий на тележное колесо. Стены были увешаны затейливыми гобеленами, а на полу лежали мягкие ковры из овечьей шерсти, в которых сапоги гостей тонули по щиколотку. Громко потрескивал огонь в камине, распространяя по комнате свет и приятное тепло. Горело множество свечей.
Алеандру, настоявшему на своем участии в личных беседах императора, не нашлось места за столом. Князья не собирались тесниться, чтобы среди них мог втиснуться папский легат. В конце концов ему пришлось сесть на один из старых, изъеденных жучком сундуков, что стояли в нишах под высокими окнами. Сиденье было жестковато и без спинки. Хотя Алеандр с воистину стоическим презрением наблюдал за злорадными улыбками сторонников саксонца, он чувствовал скорее облегчение оттого, что ему не пришлось сидеть с ними плечом к плечу.
Совещание и без того проходило в усложнившейся обстановке. С тех пор как Лютера вывели из дворца и отправили назад, на постоялый двор, перед воротами епископского пфальца стали собираться разъяренные толпы людей, которые швыряли камни во двор и в окна дворца. Толпа громко требовала освободить Лютера от всех обвинений. Ни алебарды, ни мечи императорской гвардии не могли разогнать взбешенных людей. Наоборот, их число с каждым часом росло.
Алеандр трясся всем своим тощим телом как в лихорадке. Дикие выкрики разъяренной черни вызывали в нем неприятные воспоминания. Но, мельком взглянув на молодого императора, он понял, что Карл выглядит еще менее уверенно, чем его князья. Юноша присел на корточки перед камином, поглаживая по короткой шерсти двух своих охотничьих собак, которые сонно смотрели на хозяина.
Вдруг с улицы на стену обрушился град камней. Кто-то из князей испуганно вскрикнул. Прямо за спиной Алеандра со звоном разлетелось на куски оконное стекло, он едва успел отскочить в сторону — сотни осколков посыпались на сундук. Алеандр от страха прикрыл голову руками. Потом, подхватив полы мантии, перебрался в глубь помещения, туда, где упал завернутый в бумажку камень.
— Что это значит? — сдавленным голосом проговорил император. — Бог свидетель, я прикажу четвертовать этих бунтовщиков, а головы их насадить на колья у городских ворот всем на устрашение…
Алеандр промолчал. Он наклонился, поднял камень и развернул бумагу. Все увидели рисунок, сделанный пером, неумелыми штрихами.
— Похоже на крестьянский башмак, — в задумчивости произнес Алеандр.
— Вот и дождались! — крикнул один из советников магистрата, толстый человек с выпученными, как у карпа, глазами. — Это знак башмака. Вы помните восстание, которое случилось семь лет назад? Тогда крестьяне и горожане сплотились под предводительством Бедного Конрада и нападали на своих господ.
Алеандр положил рисунок на стол и резким движением пододвинул его к курфюрсту Фридриху.
— Судя по всему, ваша светлость, чернь объединяет свои требования с требованиями виттенбергского монаха, — вкрадчиво сказал он. — «Ничего, кроме Господней справедливости!» Ведь так, если не ошибаюсь, звучал девиз, который писали крестьяне на своих знаменах?