Глеб взмахнул рукой, останавливая кровь, но на этом его способности целителя заканчивались – потому что, судя по всему, были задеты жизненно-важные органы. Пуля не прошла навылет, а где она застряла – огромный вопрос, потому что не факт, что переход между реальным и книжным миром не сказался на Гроттер. И лишь одно можно было утверждать с точностью – Таня умирала, умирала медленно, но уверенно – до вечера она не выдержит.
- Таня? – испуганный голос, послышавшийся со стороны, вызвал вдруг приступ ненависти – Бейбарсов, оглянувшись, столкнулся взглядом с недоумевающим, испуганным Валялкиным.
Глебу на мгновение показалось, что все его мысли куда-то растворились. Волчья ненависть всё ещё кипела где-то глубоко в душе – Валялкин меняет не только нормальную жизнь, он перекручивает даже тот канон! Глеб не стал бы использовать незнакомую книгу – он прекрасно знал, что всё закончилось прекрасным домом в соседнем городке, практически не меняющейся с возрастом Гроттер и маленькими волчатами, которые предпочитают находиться в человеческом облике.
Но не её смертью.
- Ты её убил! – воскликнул Валялкин. – Это ты виноват в том, что она умерла, ты стрелял в неё!
- Я стрелял? – Бейбарсов как-то криво усмехнулся, а после рванулся вперёд, вдруг хватая Валялкина за горло. – А поясни мне тогда, почему оружие в руке держишь ты? Валенок, ты хотя бы понимаешь, что это ты в неё стрелял? Это ты её убил!
Нет, у Глеба сейчас не было волчьей силы, но магия оставалась. Ударной волной Валялкина отбросило куда-то к стене, а ружьё, которое он сжимал до этого в руке, оказалось на полу. Сейчас оно было разряжено и абсолютно безвредно, но всего лишь мгновение назад стоило Тане жизни – сейчас Гроттер вряд ли реально было спасти, и Глеб даже не видел никакого способа помочь ей. Если бы ещё Гроттер была в сознании – но нет, она уже едва дышала, и только то, что кровь не шла, помогало ей всё ещё оставаться живой и даже не терять столь активно, как прежде, силы – но надолго этого не хватит. Кровоостанавливающие заклинания, к тому же, бывают весьма опасны – и Глеб прекрасно понимал, что ничего не сможет сделать.
- Я не мог, - отрицательно покачал головой Иван, поднимаясь на ноги – каждое движение явно давалось ему с трудом после подобных полётов по комнате, но Ванька упорно старался продемонстрировать, что он совершенно не боится. Валялкин вздохнул и подошёл очень медленно к Тане, всматриваясь в побледневшие черты её лица.
- Она уже практически не дышит, - прошептал он. – Она умирает…
- А ты только заметил? – Бейбарсов посмотрел на него с такой ненавистью, что Валялкин вновь отступил на шаг. – Это ты в неё выстрелил – и теперь сожалеешь, да? Мерзкая тварь!
Первым желанием было убить Валялкина прямо сейчас – вырвать ему сердце из грудной клетки, просто разорвать его на мелкие кусочки, - но, перед тем, как вновь вскинуть руку и использовать заклинание, Бейбарсов вновь бросил беглый взгляд на Таню – и наконец-то одумался. Ему давно следовало понять то, что на самом деле Гроттер действительно умирает, а вот отправить Валялкина на тот свет можно в любое мгновение.
Всё-таки бросив каким-то останавливающим, замораживающим заклинанием в Ивана, Бейбарсов подошёл поближе к Тане и присел на край кровати, сжимая её ладонь. Гроттер даже не принимала магическую энергию, она просто не чувствовала практически ничего. Казалось, она уже окончательно умерла, и лишь тихое, едва заметное дыхание свидетельствовало о том, что она доселе не умерла. Она словно уснула в это мгновение, но почему-то сильно побледнела и забыла о существовании солнца – Бейбарсов отказывался верить в то, что она умирала, но книги…
Книги!
Глеб прекрасно помнил главное правило – любое противоречие реальности с книгой стирается в пользу книги, если человек ещё не умер. Но Таня была жива – и если она сумеет пережить этот переход, то должна проснуться в новой реальности если не абсолютно здоровой, то по крайней мере уже на относительной стадии выздоровления.
- Я могу ей помочь? – вдруг вновь поднялся Валялкин. – Нет, нет, - он отрицательно покачал головой, - это сделал не я, это ты, некромаг, во всём виноват, и…
- Заткнись! – не сдержался Бейбарсов. – Убирайся отсюда, и чтобы духу твоего здесь больше не было, - он, не обращая больше внимания на всё вокруг, потянулся за книгами – увы, но здесь ничего под руками не было, разве что один достаточно толстый том, который совершенно не внушал некромагу доверия – какая-то серия рассказов, непонятный и недочитанных им до конца.
Думать, впрочем, не получалось – чем быстрее произойдёт переход, тем больше будет у Тани шансов хотя бы попытаться выжить. Поэтому, отбросив мысли в сторону, Глеб поспешно раскрыл книгу и почувствовал, как магия уже сама льётся вокруг, уничтожая мелкими буковками слов стандартную реальность…
- Прошу, милая, проходи скорее, - послышался старый, неприятный и до жути скрипучий мужской голос; он принадлежал высокому, седовласому старику с морщинистым и очень маленьким лицом. Мужчина сильно горбился и опирался на какую-то трость, дорогую, украшенную камнями, но от этого не менее уродливую. Да и вообще, складывалось такое впечатление, что его не могло исправить совершенно ничего – никакая одежда, пусть даже самая дорогая, и уж точно не эта гадкая трость.
- Я не понимаю, зачем вы меня сюда привели, - девушка, совсем ещё молодая, лет восемнадцати-девятнадцати на вид, наверное, годилась мужчине едва ли не в правнучки, вот только совершенно не была на него похожа. Она была стройна, а красивое закрытое платье из весьма дорогой материи лишь подчёркивало великолепную фигурку, которая, впрочем, в юности кому-то могла показаться слишком худощавой. Художник, наблюдая за гостями краем глаза – те слово не замечали его, остановившегося в глубинах своей мастерской, - лишь усмехнулся.
Увы, все женщины сейчас стремились к тому, чтобы немного пополнеть. Странная мода на молодых, красивых, белокожих, но при этом далеко не худеньких женщин художника раздражали. Некоторые его коллеги с восторженным видом рассказывали о том, что полнота – это признак богатства, а рисовать таких женщин сущее удовольствие. Они всегда занимали много места на картине, но почему-то это вызывало восторг – парень же считал, что наличие лишнего жира не может быть причиной для гордости ни для мужчины, ни для женщины.
Глеба это раздражало. Собственно говоря, на заказ он людей никогда не рисовал - наверное, именно по причине наличия таких уж неприятных типажей, - разве что только лица, но очень редко. В основном у него заказывали пейзажи или натюрморты, и это тоже стоило немалых денег. Некоторые клиенты говорили, что трудно отыскать художника, у которого роза походит на розу, а не на какой-то красно-зелёный кружок с пятном внизу, которое кто-то именует горшком для цветов – Бейбарсов терпеть не мог подобную манеру, поэтому у него получалось всё порой даже слишком реалистичным. Некоторые картины, впрочем, казались странными для общества – из-под кисти выходили мрачные леса, полуразрушенные замки, среди которых витали миллионы призраков и порой можно было увидеть что-то слишком страшное, сгорающие на кострищах ведьмы, выкрикивающие проклятья и сыплющие заклинаниями по священникам, которые почему-то не могли этому противостоять…
Бейбарсову нравилось писать портреты – вот только он всё равно не мог пойти на поводу у традиций, поэтому в основном, выполняя заказы богатых дам и создавая что-то привычное, с берёзой или дубом посередине, ну, или со столом с фруктами, порой просил их служанок, стройных, симпатичных, но бедных девушек задержаться немного и всё-таки позволить нарисовать их. Обычно они соглашались – собственно говоря, каждой было приятно после любоваться на собственный великолепный портрет, подобного которому нет у хозяйки.
Но эта девушка явно была знатной – но всё такой же хрупкой и стройной, как и все те дочери бедняков, которые часто встречались на его пути, а кожа её совершенно не походила на бледную, практически просвечивающуюся – богачек; чуть смугловатая, какого-то необычного, не аристократического, но и не сельского оттенка, она прекрасно сочеталась с пышными рыжими кудрями, сейчас собранными в французские косы, столь модные сейчас; на лице её не было ни одной веснушки, что сильно удивило Бейбарсова – всё-таки, она была слишком красивой, как показалось ему сейчас. Аристократические манеры, которые чувствовались в каждом движении, свидетельствовали о том, что она была дворянкой, и что-то в этом образе выбивалось из всеобщего понимания.