«Она права! Поэтому люди в миллионный раз наступают на одни и те же грабли, и миром правят… уродцы».
Москвин невольно проникся уважением к местным гуманоидам хотя бы за то, что они сохраняют в неприкосновенности природу своего измерения. Что касается их внешности… Федор вспомнил историю первых белых путешественников селившихся среди негроидов или австралоидов. Местные девушки вряд ли пришлись им по вкусу, но жить-то надо. Гости с Севера их и трахали, и даже брали в жены. Вероятно, красота внутренняя стоит красоты внешней.
— Мы можем добраться до города быстро, — сказала Поэтесса, — одно движение мысли — и мы там. А можем пойти пешком, чтобы ты спокойно созерцал наш мир.
Москвин выбрал второе, Поэтесса распрощалась с остальными, и те вмиг исчезли. А наша пара двинулась по обрамленной одинаковыми желтыми цветами, дорожке. Все — не свое, чужое, далекое и… грустное. Особенную тоску вызывала потеря прежней Поэтессы. Оставались последняя нить, связывающая с ней Федора — СТИХИ. Правда, ее голос теперь другой! Да и она предупреждала, что «покончит со стихами». Но, может быть?..
— Я ЗДЕСЬ СТИХОВ НЕ ЧИТАЮ. Поймешь меня позже, когда познаешь законы нашей жизни.
«Познаю законы их жизни?.. Что такое жизнь без стихов?»
Поэтесса поинтересовалась, не голоден ли ее спутник? И, получив утвердительный ответ, протянула ему таблетку.
— Она насытит тебя на целый день. Правда, удобно?.. Не отвлекаешься на ненужные вещи…
— Завтраки, обеды и ужины — вещи ненужные?
— Потеря времени. А время — драгоценно: каждую секунду надо использовать для познания.
— Подожди, а как же принятие ванны? В туалет сходить, наконец?
— В домах у нас есть комнаты по совершенствованию тела: в них каждому утром с помощью инъекций вводятся соответствующие препараты, — они способствуют повышению тонуса и улучшению самочувствия. Что до отправления естественных потребностей, — для этого существуют аппараты…
— Что за аппараты?
— Они находятся в той же комнате, и вытягивают из организма все накопившееся за ночь. Отпадает необходимость посещать туалет в течение дня, и не приходится отрываться от работы.
— А секс?.. Сексом-то вы занимаетесь?
— Когда-то у нас практиковалось подобное, но с некоторых пор мы решили избавиться и от этих ненужных занятий. Воспроизводить потомство можно и без интима. Теперь до подобных вещей даже у вас додумались.
— У нас ты вела себя несколько по-другому, — не без иронии заметил Федор.
Поэтесса, ничуть не смущаясь, ответила:
— У вас я была, как бы ты сказал, в турпоездке. А здесь, извини, я — дома.
— Но вы хоть спите? Или тоже не следует понапрасну тратить время?
— Сон, к сожалению, еще остался, но сведен до двух до двух с половиной часов. Сейчас ученые заканчивают работу над препаратом, который действительно позволит обходиться без сна. Причем, безо всякого ущерба для организма.
Москвин не знал, что и ответить. Таблетка утолила голод, однако он по-прежнему мечтал о жирной курице, да еще бы с жареной картошкой, да под хрустальную водочку…
За разговорами они поднялись на холм — внизу, как в котловине, раскинулся город. Первый город Мира Грез.
Конечно же, он отличался ото всех городов, которые Федору когда-либо привелось повидать. Это было настоящее скопище расположенных на некотором расстоянии друг от друга больших серых пирамид. В пустом тихом небе изредка мелькали то ли тарелки, то ли огромные птицы. Федор бросил осторожный взгляд на Поэтессу, в надежде, что ее взволнует вид родного места, и в узких щелочках появится слезинка. Однако лицо женщины оставалось непроницаемым, что неприятно поразило Москвина.
— Мне сложно называть тебя Поэтессой, — сказал он, — как твое настоящее имя?
— Имя — всего лишь ничего не значащий набор звуков. Зови пока так. И не хмурься, я ведь уже говорила, что в наших именах есть звуки, непривычные для твоего слуха. Придет время, ты станешь спокойно воспринимать его, и сам получишь похожее… А теперь пойдем в НАШ С ТОБОЙ ГОРОД.
Что оставалось делать Федору? Подчиниться неизбежности?
Они стояли у одной из пирамид, Москвин понял, она теперь станет его долгим-долгим пристанищем, и неизвестно, выйдет ли он когда-нибудь из него? Федору показалось, будто все вокруг замерло. Поэтесса сказала: