Чем дольше Федор в нее вглядывался, тем явственнее замечал некоторые изменения. Стена как будто делалась… прозрачной. Вскоре остались лишь размытые контуры, затем исчезли и они.
За стеной оказалась другая комната, за ней — еще одна и еще, и еще… Федору показалось, что некогда маленькое помещение на самом деле ведет его в бесконечность.
— А что за пределами базы? — еле слышно произнес он, потрясенный поразительной трансформацией окружающего пространства.
В ответ поднялся защитный с огромного иллюминатора экран, собеседница объяснила:
— Это — окружающая нас зона.
Федор внимательно всматривался в темноту, которая вначале показалась ему звездным небом. Вон даже красные, синие и белые всполохи. Но довольно быстро он понял: нет, это не небо. Скорее — безжизненная черная дыра, но не мертвая, а живая. И живет она по своим необъяснимым законам… Она пугала и притягивала одновременно. Ощущение такое, будто стоишь на крыше небоскреба и смотришь вниз, голова кружится, страх парализует, а желание прыгнуть — все сильней и сильней. Чтобы справиться с ним, быстро отходишь назад.
Но в данный момент Москвин уже не стал бы этого делать, чернота не просто притягивала, а засасывала! Он готов был ринуться в черный омут и сгинуть там! Инстинкт самосохранения кричал ему: «Закрой глаза!»
Он закрыл, однако чернота не отступала. Федор чувствовал, как под ним разверзлась громадная бездна, и невидимые руки потащили его туда, где бесконечный праздник ночи, где вся Вселенная заключена в одной клетке, напоминающей неистребимый квадрат Малевича.
Нет, там нет никакого праздника, нет клетки. Нет никаких чувств, там — вообще ничего, одна — всепоглощающая пустота.
А как же редкие всполохи? Что это, островки жизни?.. Непохоже. Скорее — маяки смерти, безотчетно фиксирующие новое торжество пустоты, когда в ее ненасытной бездне исчезают очередные порции живой и неживой материи, — от крохотных существ до планет и созвездий.
«Господи, спаси и помилуй!», — пробормотал Федор.
Страсть исследователя, это неодолимое чувство, вновь взяла верх над страхом. Он вторично рискнул, открыл глаза, чтобы не только ОЩУЩАТЬ, но и ВИДЕТЬ. Федору почудилось, будто черная пустота уже проникла в комнату и накидывает на него саван. Даже на войне он не так боялся смерти, как теперь, когда узрел крохотную частицу лика Вечности.
— Достаточно? — словно из далекого, чудом сохранившегося мира, донесся голос Поэтессы.
— Пожалуй… — Федор еле ворочал языком.
Защитный экран опустился, саван пустоты исчез, в комнате снова царила жизнь, пусть ограниченная серыми стенами и оттого однообразная, но все-таки ЖИЗНЬ! Москвин постепенно приходил в себя. Он сказал:
— Насколько справедливо изречение древних: ничто не вечно под луной. Только что вы мне наглядно продемонстрировали это. Зачем за что-то бороться, если все равно ему придет конец. И то, что вы стремитесь спасти, обязательно поглотит вечность!
— Вы все неправильно истолковали, — возразила Поэтесса. — Вечность — не только смерть, но и рождение. Создатель не позволил бы своим творениям сгинуть в небытие. Они возрождаются в других формах и обличьях, сущность которых не под силу познать даже нам, достигшим несравнимо больших знаний по сравнению с людьми вашего мира. Однако кое-что для нас открыто… В вечности, которая вас так напугала, звучит гимн бессмертию! Бессмертные души парят над черной пустотой, и в их чудесных песнопениях слышится главная живительная красота вселенной — Великая Музыка Любви.
Последняя фраза Поэтессы несколько успокоила Федора. Вместе с успокоением пришло еще что-то… усталость. Усталость уже не от тяжких приключений, а от познаний.
Поэтесса с улыбкой произнесла:
— Отдохните…
— Я недавно отдыхал тут у вас. Вот если бы еще вашего чудесного напитка.
— Нет проблем.
Вновь появились летающие шарики, теперь один из них поймал сам Федор. Крышечка сбоку. Какой неповторимый вкус!
И снова — туман…
…Ему опять привиделась черная дыра, которую все больше и больше расцвечивали цветные точки. Они играли, резвились, куда-то летели. И вот уже повсюду царило удивительное разноцветье. Вскоре он понял, что это — обычный осенний бульвар его небольшого города, а точки — падающие листья: желтые и красные. Вместе с ними среди огненного листопада кружилась Поэтесса, гимном Красоте звучала ее песня:
Закружилась в пестром танце осень,
Открывая разноцветный бал.
И печальный бард длинноволосый