Десять дней с обоих берегов Невы стреляли по Нотебургу русские пушки и мортиры. Сам Лже-Петр, неистово двигая банником, загонял в раскаленные стволы мортир картузы с порохом и ядра. После брался за подзорную трубу, радовался попаданию, точно ребенок. И вот увидели, что обвалилась часть стены, образовывая пролом.
...Шведский парламентер, приплывший на мыс к самому царю, нацепив на палку белую бабью косынку, оказался угрюмым офицером с опаленной порохом щекой. От коменданта передал пакет с письмом. Нет, оказалось, не от коменданта, а от его жены.
- Кто переведет? - от нетерпения и досады, что отняли возможность палить по крепости, закричал Лже-Петр, крутя головой направо и налево.
Кенигсек, посланник, находившийся во время бомбардировки непрерывно возле царя, желая понаблюдать поближе того, кто в письме короля именовался самозванцем, взялся за перевод:
- Ваше величество, госпожа комендантша Шлиппенбах имеет просьбу к вашему величеству от имени всех офицерских жен...
- Ну, говори, какую, время проходит!
- Дамы Нотебурга просят выпустить их из крепости, просят милость оказать...
Лже-Петр, давно уже не помня, что воюет с соплеменниками, жадный до одной лишь победы, страшно заорал:
- Никого не выпущу! Ни единой бабы! Вишь, что захотели? Мужьям своим в осаде укрепиться после своего ухода! Не будет сего! Если уходят - на себе пускай мужей выносят, так-то вот! Пиши письмо с отказом!
И вновь крошили ядра камень нотебургских стен, и когда проломы стали шире, Петр приказал Борису Петровичу:
- Ну, а теперь, фельдмаршал, десант готовь! Идем на приступ! Под Нарвой обвиняли вы меня, что я на приступ не ходил? Так вот и началось...
Шереметев, рассматривая берег под стеной, где виднелись корявые пасти проломов, засомневался:
- Ваше царское величество, чего ж ядра-то жалеть? Пострелять бы малость. Там и берега-то нет под стенами, солдатам укрепиться не на чем, сверху на них чего только кидать не станут, да и до проломов высоко лестницы осадные коротки будут.
Петр, сатанея, за рукав его схватил так, что затрещали швы:
- Слышал?? Посылай десант! Немедля!
Отчего-то в это мгновенье вспомнил Борис Петрович встречу в своем шатре с истинным Петром.
Лодки отвалили от берега, двинулись к проломам. Если не были разбиты выпущенным с крепости ядром, подходили к стенам. Лестницы на самом деле коротки, не дотянуться с них до проломов, а на головы - и поленья, и камни, и гранаты, и расплавленный свинец. С бранью матерной, с призывами к Богу, просто с диким длинным криком, каким кричали, должно быть, воины и две, три тысячи лет назад, желая напугать врага, внушить самим себе, что они страшнее тех, на кого идут, лезли русские солдаты в пролом. Кто успевал увернуться от вражеского камня, полена, пули, поджигал фитиль ручной гранаты и старался метнуть подальше, кто стрелял из пистолета в маячащие в проломе лица шведов, кто уже рубился, добравшись до пролома, но с криком скоро падал вниз, сбивая своим телом сразу двоих-троих товарищей, карабкавшихся вверх.
А пушки шведов все стреляли по приближавшимся челнам русских. Человек с развевающимися волосами, без каски и без шляпы, как и тогда, при Нарве, бегал от орудия к орудию, сам наводил, сам прикладывал пальник, давая лишь возможность пушкарям зарядить орудия. А когда у русских уже не было ладей, и весь десант был переправлен на узкую полоску берега, под стену с провалом, и бой шел то на песке, то на руинах стены, этот высокий человек во главе пятидесяти добровольцев, вооруженных лишь пистолетами и шпагами, явился здесь, чтобы разить людей, не допустивших его к власти.
Александр Меншиков тоже был тут. С гранатной сумой через плечо, то и дело поджигая фитили железных, начиненных порохом шаров, он метал их без передыху в шведов, а когда гранаты вышли, сбросил с себя суму, взялся за пистолет и шпагу:
- За государя! За царя Петра! - орал он так, что надувались на шее жилы, и, поведя за собой робевших, боявшихся новых неудачных попыток забраться на пролом, сам полез наверх. Удалось-таки! Там, матерясь по-черному, уже не пытаясь уколоть, махал своей тяжелой шпагой, как секирой. Стоны, лопающиеся с оглушающим треском гранаты, вонючий пороховой дым, евший глаза, свист пуль и скрежет скрещенных в бою клинков, - ничто уже не пугало ни русских, ни шведов. С озверевшими, дикими лицами люди в проломе стены думали лишь об одном - убить противника.
Данилыч сквозь рваный пороховой дым давно приметил высокого шведа, который яростно разил русских протазаном с широким лезвием. Странным показалось Алексашке, что этот швед кричал меж тем по-русски: "Вот вам, изменники! Знать будете, как лежать под самозванцем!" Стал прокладывать Данилыч своей длинной шпагой дорогу к этому верзиле, в лице которого узнавались знакомые черты. Вот со стонами легли под ловкими его ударами два шведа, до человека с протазаном оставалось уж совсем недалеко, можно и из пистолета застрелить его, но все ж таки хотелось шпагой дотянуться. Шведов, что сопротивлялись русским, заполнившим проем, оставалось совсем немного, синие их мундиры вперемешку с русскими зелеными и синими закрыли уж все камни развалившейся стены, а тот все машет протазаном да машет, не давая никому приблизиться.
Рядом Данилыч, совсем уж близко! Можно и без пистолета, увернувшись от широкого лезвия, описывающего широкие круги, разок увернувшись, улучить момент да прямо в живот пырнуть острием отличной, французской работы, шпаги. Но вдруг повернулся тот человек к нему лицом. На миг их взгляды встретились, и упустил Данилыч удобный момент, не успел, а тут раздался треск барабанов, бьющий отбой. Горн на башне, правда, еле слышно, протрубил тот же сигнал. Кто-то из русских офицеров позади Данилыча прокричал и радостно, и гордо:
- Виктория, братцы! Сдается Нотебург! Рубку прекращай!
Очень не ко времени пришелся для Данилыча и сигнал тот, и резко обернулся он, чтобы крикнуть офицеру:
- Своею властью бой велю продолжить!
Всего на три секунды и обернулся, но когда голову поворотил к верзиле с протазаном, его уж не было - точно привидение, как утренний туман пропал, скрывшись где-то в расселине пролома. Огорченный Меншиков оглядывался по сторонам растерянно. Пыл боевой все ещё кипел в его груди. Видя перед собой лишь человек пять шведов с поднятыми вверх руками, безоружных, с сильным раздражением сказал своим:
- Ладно, бой покончим. Пал Нотебург...
О сукно убитого шведского солдата вытер шпагу, сунул за пояс пистолет. Совсем без радости оглядел пролом, весь заваленный телами, лежавшими в том виде, в котором их застала смерть. Грустно, тоскливо стало, но грусть ушла, едва он вспомнил человека с протазаном, вспомнил его лицо.
"Да неужто сам государь, Петр Алексеич, рубился с нашими? - И тут же мысль столь неправдоподобную из головы прогнал: - Да нет! Быть того не может! Разве посмел бы он против своих-то..."
Когда Меншиков вновь оказался на мысе, на государевой батарее, он увидел Лже-Петра, который места от радости найти не мог, хватал себя за галстук, бегал туда-сюда, хлопал по спинам генералов, простых солдат и орал:
- Пала крепость!! Пала! Я, я, великий государь всея Руси, взял на акорд ее! Пала Троя, пал Рим! Имя мое на медалях выбито будет! Глория! Глория! Всех награжу! - Увидел Меншикова, подбежал к нему, за голову схватил, стал целовать: - Был ты поручиком, теперь же станешь губернатором Шлиссельбурга, так я Нотебург решил назвать, ибо ключом он будет к морю, ко всей Ингерманландии! Но назову я тебя, Сашка, ещё и губернатором Лифляндским, Карельским и Ингерманландским. Знатно сей титул звучит?