● К слову сказать, все эти публичные вспышки гнева могут говорить немного в пользу Путина: как ни странно, но именно переходя на брань, начиная психопатически брызгать слюной и скабрезно выражаться, президент России перестает быть похожим на автомат, на говорящего бесчувственного робота, и становится более "человечным", этаким Путиным "с человеческим лицом". Это доказывает, что Путин способен на "человеческие" чувства. Правда лицо это - морального урода и приблатненного ублюдка, а путинские чувства, в основном - проявления подленькой зависти и мелкой злобности, вызванные комплексами неполноценности и дурным воспитанием, но тут уж ничего не поделаешь: каждому свое. Одновременно, все эти постыдные публичные сцены президентского неудержимого гнева и прилюдного сведения мелких счетов с личными обидчиками не только показывают, насколько бывший убогий провинциальный опер из захолустного подразделения советских карательных "органов" до сих пор не соответствует уровню крупного государственного деятеля в подлинном смысле этого понятия, но и развенчивают путинский миф об этаком положительном супершпионе, разведчике, "штирлице", который всегда контролирует свои эмоции. И здесь изо всех щелей, как отвратный таракан, эмоционально вылезает лже-разведчик, лже-штирлиц, обыкновенный ублюдок-вертухай из архипелага ГУЛАГа.
● Если проанализировать то, что именно невольно прорывается у Путина в эти моменты истины, обращает на себя внимание тот факт, что президент-чекист в своей публичной несдержанности и невоспитанности как две капли воды походит на своего "совкового" тезку - недалекого, неотесанного и сексуально-озабоченного мальчика Вовочку, еще один колоритный персонаж народных анекдотов, некую советскую реинкарнацию царского поручика Ржевского. Для того, чтобы понять, откуда торчат ноги этого "совкового" анфан-террибля и малолетнего сексуального террориста, приходится опять возвращаться в путинское детство. Все проблемы Путина, конечно, начались в его самом раннем возрасте (классическая психоаналитическая схема).
● Мальчик Вова формировался в совершенно убогих бытовых условиях. В скандально известной книжке Владимира Сорокина "Голубое сало", на которую ополчились как-то путиноиды из путенюгенда, есть, в частности, следующий эпизод из жизни лубянского следователя Хвата, заплечных дел мастера из чекистских казематов, до деталей похожий на детство будущего чекиста Путина. А сам юрист Хват как две капли воды похож на нашего выпускника юрфака ЛГУ и бывшего "разведчика" из ленинградского УКГБ: "... на дыбе в бетонном подвале Лубянки ... Сахарова допрашивал знаменитый Хват - живая легенда МГБ, дважды Герой Советского Союза, следователь по делу зловещего вредителя Вавилова, посвятившего свою жизнь выведению "быстрой спорыньи" и заразившего ею кубанскую пшеницу. Маленький, сухой и подвижный Хват сидел за своим, известным каждому сотруднику Госбезопасности, "подноготным" столом, курил трубку и ждал, пока подвешенный перестанет кричать. На застеленном коричневой клеенкой столе лежали многочисленные приспособления для пыток в области ногтей. Симпатичная черноглазая стенографистка примостилась в углу за маленьким столиком. Наконец голое, мокрое от пота тело академика перестало дергаться, и вместо крика из его перекошенного дрожащего рта обильно потекла слюна. - Ну, вот и славно... - Хват выбил трубку, натянул черные кожаные перчатки, встал и подошел к подвешенному. - Знаешь, Сахаров, я люблю работать с учеными. Не потому, что вы слабее военных или аристократов. А потому, что глубоко уважаю ваш труд. Это у меня с детства. ... Семья у нас была - семеро по полкам. Отец - работяга запойный, мать прачка. Жили в огромном коммунале - сто квартир, один сортир. Чего там я только не насмотрелся. И мордобой, и пьянство, и ебля беспробудная, не разберешься кто в кого сует. Но было одно светлое пятно. Жилец. Возле самого сортира. Маленькая комната. Шесть метров. Очкарик. Студент. Математик. Сам невзрачный. Прыщавый. Одет аккуратно, но в обноски. Голос слабый, гайморитовый. Зайдет, бывало, на кухню: "Товарищи, могу я попросить кружку кипятка?" И все наши громилы татуированные, все лахудры неподмытые, все старухи скрипучие - враз притихнут. Почему - не понятно. Я бывало, как просрусь, из сортира выйду, подойду к его двери, к замочной скважине нос приложу, потяну Запах. Необычный. Умным человеком пахло. Приятнее этого запаха для меня тогда ничего не было. С ним в ноздрях я и в органы пришел. Я и сейчас умных людей по запаху отличаю. Вот ты, например, - Хват понюхал блестящие от пота ягодицы академика, - тоже умный... "