А ведь вздумай кто-нибудь оспаривать при мне существование дьявола, я бы попросту от него отмахнулся. И слушать не стал бы.
Быть может, во мне, пустом и легком, взыграла вдруг гордыня и обернулась властолюбием? Не знаю. Но в меня словно бы вселился могущественный, коварный дух. Ему не занимать обаяния, мужского обаяния. На губах его играет нежная, обольстительная улыбка. И сидящие полностью ему подчинились. Погляди на женщин - они околдованы. И мать Олуфа, и Ригмор, и Аннемари. Смотри, как безвольно она сидит за органом.
Лица у них у всех распустились, стали круглые, бездумные. Вон сидит Роберт, с сизыми щеками и белым лбом. Лицо круглое, бездумное. Старый Кристиан похож на загипнотизированную курицу. Так когда, ты говоришь, прилетает вальдшнеп? После того как Христос изгонит нечистого духа? То есть уже вот-вот. Посмотрим, явится ли он, суеверный ты дурень. А вон - родители Кая, Анерс и Хансигне. Лица круглые, бездумные. Они начисто позабыли о больном сыне. А вон - Герда, молоденькая Герда, та, за которой ухаживал Нильс и которая заново нашла свое счастье. Лицо круглое, бездумное. Но кто это рядом с ней? Широкая, чернее ночи, безглазая маска! Ужаснувшись, я успеваю сообразить, что это, наклонившись вперед, сидит женщина, а за лицо я принял круглую фетровую шляпку. Это Лине, вдова Эрика. Единственная, кто на меня не пялится. Пожалуй, единственная, кто не уловлен в сети. Взгляни же на меня, Лине. Не прячься. Мы тут должны быть все заодно!
Я смотрю на них и радуюсь. Но это недобрая радость. Я тому радуюсь, что превратил их в обитателей преисподней, это оттуда их скелеты повысунули головы. Все они сейчас напоминают голову, что всплыла из воды. И ту, что внутри алтаря. Они - призраки.
- Господи, я пришел сюда, в дом Твой услышать, что Ты, Бог Отец наш и Создатель, скажешь мне...
- Аминь.
Чужой не изошел. Не запнулся ни на едином слове. А вот на церковных скамьях расслабились - я сужу по тому, что лица у них подобрались, приняли обычное выражение, у кого - угрюмое, у кого - хитрое, мягкое, жесткое, приторное. Но расслабились не до конца. Они все еще во власти Чужого.
Я киваю сидящей за органом кукле, и она послушно открывает скрипучие мехи. Призраки затягивают хором: "Твердыня наша вечный Бог"*. Я запеваю, опираясь рукою о барьер передней скамьи. Краска на этом месте облезла, дерево отполировано причетничьими руками. Обычно это меня подбадривает, я как бы ощущаю себя преемником всех тех, кто совершал здесь священнослуженья, особенно - нищих сердцем. Но сегодня власть Чужого неколебима. Хоть мы и поем, что "заклятый враг падет". Все идет так, как задумано им.
* Гимн, написанный реформатором церкви, основателем протестантизма Мартином Лютером (1483-1546).
Я читаю послание, в котором Павел остерегает паству в Ефесе от сквернословия, и пустословия, и смехотворства*. Для меня и того, кто в меня вселился, все это - пустой звук. Однако он старается придать своему голосу напевность, дабы продлить обольщение.
* Послание к Ефесянам, 5, 4.
Мы переходим к следующему псалму: "Предел положен будет господству сатаны"*. Чужой растягивает губы в лукавой усмешке.
* Написан известным датским поэтом Томасом Кинго (1634-1703).
Уж не меня ли он замыслил обольстить и совратить с пути истинного? Лишние хлопоты. Но я стал орудием, при помощи коего он обольщает других. Их доверие и ожидание - вот куда он откладывает свои мушиные яйца*. Он хочет одьяволить христианскую веру. Кто не ревнует о вере, в того он и пробирается ему на погибель.
* Синоним сатаны - веельзевул, "повелитель мух", "повелитель скверн".
А они себе поют. На третьей скамье от меня сидит Лине, вдова Эрика. По одну руку от нее - дети, мальчуган - с краю, как и положено заступнику. По другую руку от Лине сидит Герда. Она заново нашла свое счастье. Но ведь это Эрик бросился тогда на выручку Нильсу. Герда это помнит. Она теперь всегда садится рядом с Лине. Вот как сейчас. С тех пор как Эрика не стало, Герда часто бывает у Лине. Но о чем краснощекая Герда может говорить со вдовой? Надо думать, ни о чем особенном. Ни о чем таком, что заслуживало бы внимания.
Лине, я вижу, принарядилась. Шляпка мне смутно знакома, - наверное, ее переделали чьи-то ловкие руки, не исключено, что и Гердины. На Лине новое черное пальто. А может, это она перелицевала старое. Лине сегодня нарядная. Когда носишь траур, надо прилагать усилия, ибо скорбящий выставлен на всеобщее обозрение. И Лине старается. Дети ее одеты опрятно. Как я догадываюсь, у Лине выдалось хлопотливое утро: собирала детей в церковь, металась по дому как угорелая. И на какие только средства она живет? От страховки за катер осталось не Бог весть что: Эрик покупал его в долг. Но ее долг - выглядеть опрятно, нарядно!
Мальчуган сидит возле старшей сестры, у них один псалтырь на двоих. Пробежав очередную строку, он выпевает ее, подняв глаза к южному окошку, слепому от солнца. Пробегает следующую строку, вскидывает глаза на окошко, поет. То вскинет глаза, то опустит. Он чернявый, в отца, волосы не мешало бы подстричь, под носом - капля. Опустил глаза - прочел, поднял - поет. Опустил - поднял. Что ему светит в этом окошке? Быть может, он думает сейчас об отце, ищет там объяснение, видит лик Божий? Ведома ли ему истина, неведомая мне? Да нет, это ты усложняешь. Ты усматриваешь в поведении ребенка нечто загадочное - как будто меченный лихом парнишка в состоянии увидеть то, чего не видишь ты. А на самом деле он бездумно глотает строку за строкой, ни о чем себе не думает, ничего не ведает, опустил глаза прочел, вскинул - поет, и все это - безотчетно.
Чужой - он здесь запевала - пуще всего злобится на эту маленькую, по-воскресному одетую группку - вдову и ее детей.
- Это святое благовествование - от евангелиста Луки...
Все встают - мужчины, женщины, дети. Их как подняло ветром предвестником бури.