- Не за что, - ответил я.
Вскинув голову, он проследовал за калитку. Он даже сделался выше ростом и шире в плечах - после этого раунда.
- Пойдем, поможешь мне сварить кофе, - позвал я Эльну.
Кухня - самая подходящая исповедальня для женщин. Она говорила легко и весело, совсем не так, как в тот вечер, когда призналась мне, что у нее будет ребенок. С парнем этим она познакомилась осенью в городе. Привязалась к нему и думала, что это взаимно. Но мало-помалу разуверилась. Только с ней было уже неладно. А он явно не хочет ее больше знать. Хоть бы разочек позвонил за эти полтора месяца. Но с тех пор как начался ледостав, о нем ни слуху ни духу.
Мы сидели, она - на кухонном столе, я - на стуле, пили кофе и разговаривали. Я стал высчитывать:
- Март, апрель, май... Очень хорошо, Эльна. Ты можешь отказаться от места к маю. Мне не мешало бы поставить хозяйство на более солидную ногу, ведь Маргрете приходит редко. Так что в мае можешь переехать сюда. Если не возражаешь, конечно.
Опять ты лезешь не в свое дело, подумал я про себя. Ты же не оберешься, не расхлебаешь неприятностей!
С минуту она сидела спокойно. А потом вдруг сникла - как подсекшийся колос. Боже милостивый, сколько же эта взрослая девочка наплакала слез!
9
В воскресенье вечером на Мысу праздновали наступленье весны. Я весь вечер ждал - вот-вот объявится Олуф, вынырнет, словно джокер из колоды.
Когда начало смеркаться, я все еще сидел у себя в комнате, раздумывая над тем, что произошло. Я надеялся провести вторую половину дня в тишине и покое, тешил себя мыслью, что приступлю к описанию Песчаного острова. А вместо этого - сплошные треволнения.
Вот так мы, Нафанаил, и живем. Я понадеялся, что хотя бы полдня проведу тихо-мирно. В мире со всеми, в мире с самим собой. Ну не глупец! Теперь уже, друг мой, я на покой и не уповаю. Нельзя же постоянно себя обманывать. Что ж, пусть мое сердце томится тревогой.
Ворон летит под вечер,
днем ему не летать.
Ему суждено злосчастье,
а счастья ввек не видать*.
* Зачин народной баллады "Ворон".
Но ты заглядываешь ко мне в карты, мой рассудительный друг. Ты усмехаешься. Ты говоришь: послушай, причетник, и опять ты обманываешься! Тебя заворожила старинная баллада. Пусть мое сердце томится, томится тревогой, бросаешь ты. Но посмотрим, какое настроение у тебя будет завтра. Не исключено, что ты вновь почувствуешь себя путником, мимолетным гостем на этой земле и будешь призывать тишину и покой. Попомни мои слова!
Ты прав. Ты бесконечно прав. Я и знать не знаю, что будет завтра.
Но я все же попытаюсь свыкнуться с мыслью, что тревог мне не избежать. Что такова моя участь - тревожиться. И одно, Нафанаил, я знаю наверняка: от прошлого не уйти. Прошлое преследует тебя, точно ищейка. Коротконогие, медлительные, начав гон, ищейки неотступно идут по следу. Лисица, заяц с легкостью отрываются, уходят далеко вперед, запутывая следы, мечут петли. Но ищейки непременно их настигают. Лисица отрывается, уходит вперед. Ищейки настигают ее. От прошлого - не уйдешь.
На одной из парт финкой вырезано имя: Нильс Йенсен. Нильс вырезал его еще мальчишкой. И вот он пустился в море и утонул. Это имя было у меня перед глазами каждый Божий день, в течение многих лет, но только сейчас я начинаю осознавать, что оно вырезано по живой плоти. Моей. Вытяни руку, Нафанаил. Взгляни на нее. Представь, что вот этой самой рукой ты играючи мог бы удержать Нильса на берегу. Мог бы остановить и его, и Олуфа, стоило поманить пальцем.
Я сидел и размышлял, а за окном смеркалось. Эльна побыла у меня и вернулась к себе в трактир. Я думал, она утонет в слезах, да, так она плакала, эта угрюмая взрослая девочка. Разливалась река рекой. И - силы небесные! - оттаяла, выплакала всю свою заледеневшую юность. А я всего-то и предложил ей перебраться в школу и родить здесь своего ребенка. Ее благодарность не просто превосходила мою доброту - я даже не уверен, Нафанаил, доброта ли это. Может статься, на меня нашел стих. Ну да! Найдет этакий стих, и ты распоряжаешься вырубить ели. Милые ели. Снова найдет - и ты предлагаешь несчастной беременной девушке переселиться к тебе. И нарушаешь милое сердцу одиночество.
Конечно же я поступил правильно, что помог девочке. А значит, предпочел непокой. Ибо я предвижу массу осложнений и неприятностей. Найдутся люди - это уж как пить дать, - которым в очередной раз покажется, что причетник чересчур много себе позволяет. Берет в дом брюхатую Эльну из трактира. Ну да огрызаться я умею.
Только зачем, спрашивается, доброму человеку все это понадобилось? Вот над этим, друг мой, тебе нелишне поразмыслить. Ибо мне этого не уразуметь. До Эльны здесь побывал в гостях инженер. Как и следовало ожидать, мы расстались врагами, причем в открытую, но он действительно славный малый. Он хочет увезти с собой Аннемари. И увезет! Правда, по наивности он признался, что между ними стоит некая тень. "Тень!" - сказал он неожиданно пылко. Что же это за тень стоит между ним и девушкой, а, Нафанаил? Наверное, это чуточку старомодные угрызения совести, которыми мучается Аннемари. Она будет считать себя совершенно свободной, лишь окончательно объяснившись с Олуфом.
Понимаешь, я сидел в тиши и думал про эту тень. И от нее повеяло - в душу мне повеяло - юношеской отвагой. И я подумал: сейчас ты поступишь наперекор тому, что другие сочли бы благоразумным. Сейчас ты сожжешь свои корабли, Йоханнес Виг! И я сказал Эльне: "Переезжай сюда в мае". И еще я сказал: "Тебе необязательно делать из этого тайну".
За окном вдруг как-то сразу стемнело. Я прекрасно видел - Пигро беспокоится и, повизгивая, кружит около двери. Он даже раза два взлаял. Но я не двигался с места.
Между тем на крыльце раздались шаги. В дверь постучали. Это была фру Хёст, мать Аннемари. Она уставилась на висящую в коридоре лампу, в ее глазах, увеличенных очками, читался ужас. Впрочем, взоры фру Хёст редко когда не возвещают катастрофу.
- Томик здесь? Нет?! Боже мой! Боже мой! - запыхтела она.
Я был вынужден поддержать ее под локоть.
- Аннемари ушла и оставила его на нас. Боже мой! - снова запричитала она.
Я окликнул Пигро. Он носился по темному саду и прибежал только после того, как я позвал его еще раз, очень строго. Потом я натянул резиновые сапоги.