- Найдите его, причетник! Вы должны его найти! - восклицала фру Хёст. Мне было приятно, что она говорит так взволнованно и называет меня слугою слуги Божьего.
Мы поспешили к Хёстам. Пигро так горячился, что я вынужден был придерживать его на ходу за ошейник. Хёст и его бледный как мел приказчик успели обойти уже все дома. Томика хватились примерно час назад. Я послал приказчика на дорогу, ведущую к церкви, а сам попросил одну из курточек Тома и дал понюхать псу. Когда я пустил его, он вихрем умчался во тьму. Плохо! Да и не похоже на Пигро. Я вернул его свистом, и теперь он взял след как положено - я вполне поспевал за ним. Лавочнику же и его жене за нами было не угнаться, и я крикнул, чтобы они возвращались домой.
След вел обратно, к моему собственному крыльцу; попетляв у меня под окнами, он уводил в сад, а оттуда, минуя шеренгу елей и уже сильно петляя, - в поле. Тьма сгустилась. Я подумал: во всем происходящем прослеживается некая закономерность. Если с Томиком, не дай Бог, что-то стряслось, это будет логическим завершением событий.
Но когда Пигро отыскал Томика, тот был целехонек и невредим. Он стоял на краю мергельной ямы на дальнем конце Бёдварова поля. Вода слабо поблескивала. Он накидал туда кучу земли, сообщил он. А уж изгваздался! Пигро на радостях прыгал, лизал его, но сегодня малыш не сердился. Я взял его на руки.
- Я хотел к куропаткам! - ответил он на мои расспросы. Вот оно что, он хотел посмотреть на тех куропаток, которых я обещал ему показать, но так и не удосужился.
- Ты почему не был дома? - спросил он. И правда, я сидел, углубившись в раздумья, и не заметил, что ко мне приходил маленький гость. Да и на этих страницах я почти не уделил ему места, а ведь мы с ним закадычные друзья.
Он обвивает рукой мою шею. Я иду, крепко прижимая его к себе. Пахнет сыростью. Облачной пеленой подернута лишь окраина неба.
Нисходит, как прообраз смерти,
в сияньи звезд холодных ночь*.
* Из А. Г. Эленшлегера.
Я посидел немного у Хёстов, поиграл с Томом, пока не настало время его укладывать. Фру Хёст вышла наконец из состояния шока. Она разрешилась стенаниями, вздохами, восторженными возгласами и потоками слез. Стала перечислять все до единой опасности, которые могли подстерегать малыша. Глуховатый лавочник сидел за столом, листая старые газеты. Он то и дело вздрагивал, будто его пробирал озноб. Грузный, красивый мужчина на шестом десятке, макушка лысая, зато на затылке курчавятся темные волосы.
Понизив голос, его жена завела речь о Харри, инженере и прекрасном человеке. Да, теперь-то уж дело сладится. Не правда ли, он замечательный молодой человек? Не считаю ли я то-то, не думаю ли сё-то. Господи Боже мой, да при чем тут Олуф! Что с ним станется? Но ведь как постелишь, так и поспишь.
- Никак, ты перемываешь косточки Олуфу? - спросил лавочник, воззрившись на нее поверх очков.
- Что ты, отец, наоборот, мы говорили, какой Олуф необыкновенный сын, - бесстыже-ласково отвечала ему фру Хёст.
По дороге домой я слышал - в усадьбе играет музыка.
После этакой встряски мне расхотелось сидеть в одиночестве. Я решил все-таки заглянуть на Мыс. Но на полпути остановился. И пошел обратно. И тут же передумал. И повернул назад.
Меж больших дерев колдовским светом светились окна. Там пировали эльфы. Я подошел поближе, заглянул в окно. Эльфы собрались во множестве, и молодые, и старые. А вон шествует через комнаты мертвенно-бледная, прекрасная Ригмор.
Бал, который устраивают ранней весной, - давняя островная традиция. Мне нравится думать, что обычай этот уходит корнями в глубокую древность, быть может, в те незапамятные времена, когда на горе Нербьерг поклонялись божествам плодородия. К этому вечеру обитатели острова припасают пиво и всякое доброе питье. То, что праздник справляют на Мысу, тоже давняя традиция. Раньше собирались на гумне. Но Фредерик, наша краса и гордость, человек широкий, большого размаха. Он хочет быть хёвдингом, который любим в народе, и впустить солнечный свет в кротовую нашу нору. Хочет собрать нас всех как цыплят под свои щуплые крылья. При нем бал всегда устраивали в главном флигеле. Как и прежде, гости неизменно приносят с собой кое-что из еды и выпивку и оставляют на кухне. Однако Фредерик прилагает лепту, и весьма щедрую.
И вот уже я вступаю в жилище эльфов.
За спиной у меня раздается женский шепот.
- Я не слышу вас, повелительница эльфов. Здесь так шумно.
- Йоханнес, первый танец - мой.
- Все до последнего, повелительница эльфов.
- Мне придется отлучиться, но я мигом! А ты отвори окно. Тут так накурено, что просто нечем дышать.
- Дышать необязательно.
- Ты еще ничего не пригубил?
- Нет пока. Но не откажусь.
- Я тебе принесу. Сию минуту!
- За нашим столом не хватает четвертого. Причетник, давай иди к нам.
- Да вы меня небось, недошлого, обставите. И потом, я хочу танцевать. Здорово они там в зале наяривают. Весь остров ходуном ходит. Я хочу к ним.
- Садись сюда, причетник. Держись-ка лучше нас, пожилых.
- Сейчас-сейчас, вот только промочу горло.
- Так оно ж у тебя не пересыхает.
- Представляете, причетник не поверил, что вальдшнеп прилетает после того, как Христос изгонит нечистого духа. Не поверил, и все тебе.
- Кристиан, не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего*. Я верую в это твердо и нерушимо. Вальдшнеп уже прилетел.
* Исход, 20, 16.
- Где ж ты его видел?
- В церкви. И это был вальдшнеп, не будь я Йоханнес Виг.
- Он еще не совсем просох, наш учитель.
- Да? Вам тоже показалось?.. То-то я думаю, в церкви было немножко чудно...
- Почему это вдруг ближние мои приумолкли? Почему в этом шуме и гаме возник островок тишины? Что сие означает?
- Не обращай внимания. Ты хорошо сделал, что спросил Эрикову Лине.
- Кого же было и спрашивать, Роберт?
- А вот и я! Возьми, Йоханнес! Ты что, так и не открыл окно?
- Я люблю дым и туман, моя девочка, мглу и марево.
- Я сейчас вернусь. Не уходи!
- Ваше здоровье, островитяне!
- И твое, причетник!
- Ты уже видел Петерову плоскодонку?
- Пас!
- Пас!
- Червонка!
- Пас!
- Две пики!
- Пас!
- Четыре пики!
- Погромче, Вальдемар, а то ничего не слышно. Это ты про Петерову плоскодонку?