Не хочу ехать на работу. Не хочу говорить ни с кем. Ничего решать. Задолбало. Внутри что-то надломилось. Хочу заткнуть уши наушниками и пробежаться утром по мокрой от росы траве, почувствовать, как она щекочет ступни. Вдохнуть свежий воздух. Взять байк, навернуть пару кувырков.
У меня такое чувство апатии было уже. После операций. Не хотел никого видеть. Никого слышать.
«Все будет нормально, чувствительность может вернуться. Многие встают на ноги. Просто нужно работать», — лишь слышал от врачей.
Да заебался я работать! «Может вернётся». «Многие встают». А многие и не встают, а чувствительность не возвращается! Тяжело смириться с мыслью, что ты теперь не можешь и половину привычных функций выполнять и сам себя обслуживать. Что теперь ты не такой, как все. И лишь со временем я принял горькую действительность: я инвалид. И постарался переключиться с физического недостатка на расширение сознания. Потому что иначе просто хотелось сдохнуть.
Мне брат очень помог, зарядив первую моральную затрещину. Мы с ним постоянно конфликтовали раньше, у каждого свои жизненные приоритеты и взгляды. Но когда я сломался и в прямом и переносном смысле, только ему удалось немного встряхнуть меня.
Вилан силой отвёз меня в зал, несмотря на мое громкое сопротивление. Заставил потягать железо, руки качнуть. Далеко не факт, конечно, что тогда можно было допускать такие физические нагрузки, но морально это был первый сдвиг, когда я иначе взглянул на свою трагедию. И понял, что нужно радоваться. Я не потерял память. Я прекрасно соображаю, руки слушаются, нервные импульсы игнорируют лишь нижнюю половину тела. И в моих силах хотя бы постараться это исправить, хоть что-то сделать. А до этого момента – беспокойная душа истерично билась в недвижимом теле, сокрушаясь молчанием.
— Итан, у тебя ничего не стряслось? Ты сегодня очень задумчивый, — врывается в поток болезненных размышлений родной нежный голос.
Поднимаю голову и заставляю себя улыбнуться. Ну как смог, в общем.
Орудую пультом и заставляю коляску подъехать ближе к гарнитуру.
Мама заботливо проводит рукой по моим волосам, заставляя увернуться, как в детстве, и открывает крышку кастрюли, выпуская клубы пара.
Я тяжело вздыхаю, осторожно обнимаю ее за ноги, как могу прижимаюсь ближе. От неё всегда веет теплом. Когда она рядом, вокруг становится светлее. И даже отец рядом с ней уловимо меняется, преображаясь.
— Ну что вот ты со мной возишься, скажи. У тебя своих дел выше крыши.
Наблюдаю за тем, как она закидывает сухие листья в кастрюлю. И улыбается.
— Будут свои дети, поймёшь.
— Так-то мне теперь только мечтать об этом, — смотрю на неё снизу вверх.
Мама приехала навестить меня. Заодно и развела бурную деятельность.
— Не бурчи, сынок. Ты жених на загляденье. Сам всех стороной обходишь.
— Ты хотела сказать, объезжаю, — поправляю снисходительно.
— Ещё и огрызаешься. Весь в отца.
— Да упаси бог. Я вообще не знаю, как ты его характер терпишь.
— Это тебе жена будущая расскажет. Как с таким характером мириться приходится.
Протягиваю руку нагло стащить парочку черри с доски, но тут же отхватываю половником по пальцам.
— Ай! Ты хочешь, чтобы у меня ещё и руки не работали?! — возмущаюсь наигранно. Мама терпеть не может, когда у неё из-под носа заготовки таскают.
— А ну-ка кыш! Вон курага чья-то недоеденная, — смеётся надо мной, а я тут же скисаю. Фу!
Мама с доброй ухмылкой указывает ладонью на стол без стульев. Все лишнее по моему решению давно уже вывезли. Об стулья я постоянно бился. Ну их к черту!
«Динь-дон», — неожиданно звучит на всю кухню. Мы с мамой переглядываемся.
— Ты кого-то ждёшь?
— Нет. И видеть никого не хочу. Открой и скажи, что нет меня, хорошо?
Глава 43
КАЯ
Дверь распахивается плавно, и я сталкиваюсь с удивленным незнакомым взглядом.
Прокрученное сотни раз начало разговора меркнет и растворяется в памяти. А я уныло понимаю, что вновь все идёт не по продуманному мною сценарию.