— Как услышите два рожка, мой и пана Непомука, зараз развязывайте мешки и пускайте зверей.
— Добре, пане, знаемо, як робить, щоб на верби груши були, — отвечал весёлый парень. Но его мешок не понравился дозорце: слишком он был неподвижно «скучен» в отличие от своего хозяина…
— Развяжи мешок, — приказал дозорца.
— От иродова дитина, не дождавсь московського царевича — взяв та и здох… — И хлопец так и залился смехом, вынимая из мешка мёртвого зайца.
Раздавшийся вдруг сигнал не дал дозорце времени на брань… Тотчас ответил он протяжным воем своего рожка «пану Непомуке», и в то же время десятки голосов огласили лес из конца в конец: «Ату-ату! Ого-го-го! Ого! Ату-ату!»
Это кричали хлопы, облавой обступившие лес по панскому наказу и выгонявшие зверя на охотников. Развязали свои мешки и те хлопы, что сидели в лесу в засадах — выпустили своих пленников. Бедные звери, долго томившиеся в мешках и снова вспугнутые голосами облавщиков, стремглав понеслись из лесу в открытое поле — на верную смерть.
А на поле уже шла отчаянная травля. За каждым зверем, выскочившим из лесу, неслись собаки вперемежку со всадниками. Переливчатый лай собак, возгласы охотников и псарей, разноголосое гуденье рожков и стоны лесных облавщиков — от всего этого и не зверь мог растеряться и броситься в пасть смерти.
Впереди всех несётся князь Корецкий. Лиса, которую он наметил, вытянувшись в струнку и ущулив подвижные уши, забирает к Днестру — надо ей перерезать дорогу, бросить или на собак, или на доезжачих. Старый, толстый Мнишек силится перегнать поджарого зайца. Пан Тарло, пан Домарацкий, пан Стадницкий, маленький панич Осмольский, которого едва видно на седле, князь Вишневецкий, знатная и незнатная шляхта — все за работой.
Один царевич середи поля в каком-то раздумье. И лошадь под ним стоит смирно, поводя ушами.
А дамы на лошадях — в стороне, на возвышенье. Всё поле перед ними — словно развёрнутый лист бумаги. Там и сям двигаются тёмные точки, едва заметные, и человеческие фигуры на конях…
— Что ж он стоит статуей? — нетерпеливо спрашивает пани Тарлова.
— Кто, пани?
— Царевич.
— О, пани, он ждёт дракона, — лукаво замечает Урсула, взглядывая на Марину.
— Какого дракона, пани?
— Того, которого Марыня видела.
Но вместо дракона из лесу показывается медведь. Дамы ахают. Медведь, преследуемый криками облавщиков и собаками, грузно бежит через поле. Бросившаяся было на него собака взвизгивает и, словно скомканная тряпка, отлетает на несколько шагов… Медведь идёт по направлению к царевичу. Охотники замечают это и поднимают крик. Мнишек, Вишневецкий, пан Тарло и пан Домарацкий поворачивают коней и скачут к царевичу.
— Борис! Борис Годунов идёт на вас, ваше высочество! — громко кричит пан Домарацкий царевичу.
— Спасайтесь, ваше высочество! — отчаянно кричит Мнишек. — Не подвергайте ваши жизни опасности…
— Ваше высочество! Идите на Годунова! Ссадите его с престола! — настоятельно кричит Домарацкий.
Царевич точно опомнился. Поднявшись на седле и одной рукой подобрав удила, а в другой держа большой двуствольный пистолет, он поскакал наперерез медведю. Медведь остановился, как бы нюхая землю… Дамы вскрикнули от ужаса. Остановился и царевич — медведь был в нескольких шагах…
Раздался выстрел — пуля царевича угодила в зверя. Последовало ещё несколько выстрелов со стороны.
Зверь зарычал от боли и, встав на задние ноги, пошёл, словно старая грузная баба. Он шёл прямо на царевича.
Последний, не дожидаясь страшного противника, соскочил с коня и, выхватив из-за пояса блестящую гранёную сталь, в один прыжок очутился под зверем… Дамы закрыли глаза. Марина в безмолвном ужасе протянула вперёд руки, как бы хватаясь за воздух… Мгновенье — и зверь, раскрывши свои мохнатые объятия, чтобы заключить в них тщедушного противника, так и грохнулся наземь с растопыренными передними лапами, вдавив лезвие громадного ножа глубоко под свою мясистую лопатку, а рукоятку ножа — в землю…
В это мгновенье из-за пригорка показался всадник, скакавший из Самбора. Он держал в руках бумагу.
— Грамота, пане воеводо, грамота! — кричал он.
Пёстрая толпа панов, окружив царевича и медведя, не знала, на кого глядеть от изумления: на царевича ли, стоявшего в задумчивости над мёртвым зверем, на страшного ли этого зверя или на гонца, привёзшего грамоту… Нашёлся лишь пан Домарацкий.
— Страшный Борис у ног вашего высочества, — сказал он торжественно. — Это знамение!
VI. Димитрий у короля Сигизмунда