— Нет, не отличу.
— То-то же... У путивльского Уарушки то же мясцо, что и у углицкого. а у углицкого то же, что и у путивльского... Поди-тко, разбери их.
Пришедший тяжело вздохнул и опустил голову.
— А что, тяжела шапка Уарушкина? — спросила отшельница.
Тот с отчаянием покачал головой.
— А тепла шапочка? — продолжала ужасная женщина. — Ох, горяча она, горяча шапочка ворованная! Горит она у вора на голове, горят и седеют без времени волосы под этой шапочкой. А есть на тебе рубашка? — неожиданно спросила она.
Пришедший не знал, что отвечать, — так поразил его этот вопрос.
— Есть на тебе рубаха-срачица? — повторила женщина.
— Есть...
— Вижу, вижу... И шуба соболья есть, и шапка у тебя горлатна. А ведаешь ты — у всех ли в Российской земле рубахи есть, посконные хоть?
— Не ведаю, матушка.
Женщина, приложив губы к той стороне черепа, где когда-то на черепе этом было ухо, шептала:
— А был некий муж в некоем царстве, силён властию и богачеством. И Божиим изволением, дьявольским же наущением бысть той муж избран на царство. И венча его святитель венцем царствия земного и помаза его помазанием. И умилися духом царь той и, воздев руки горе, возопи к святителю пред лицом всего народа: «Бог свидетель, отче! В царствии моём не будет ни нища, ни убога». И, взяв ворот срачицы своея, рек: «И сию последнюю разделю со всеми...» Знал ты такого царя? — обратилась она к пришедшему.
— Знал, — отвечал тот едва слышно.
— А где ж он ныне?
— Я здесь! — простонал пришедший и упал на колени перед распятием. Голова его упала на грудь, волосы свесились — всё в нём выражало глубокое отчаяние.
Женщина, быстро утерев слезу, скатившуюся на её бледную щёку, тихонько перекрестила стоявшего на коленях Бориса. Это был он.
— Господи! Владыко всесильный! Не вмени мне в суд мои прегрешения... Не за себя молю тя, Отче, — за детей невинных, — шептал несчастный царь московский.
Когда он встал, то увидел, что и женщина стоит в гробе на коленях и молится.
— Святая! Научи меня, настави мя, святая! — с плачем умоляет Борис.
— Не греши, царь, не называй меня святой... Свят-свят-свят Господь Саваоф — един Он свят, — строго сказала отшельница.
— Прости, блаженная! Научи, настави мя...
— Царь московский говорит со мной или раб Божий? — спросила отшельница.
— И царь, и грешник.
— Царству своему и владычеству ты ищешь помощи или душе своей?
— Не могу я отделить себя от царства моего, аки голову от туловища.
— Господь отделит, — строго сказала отшельница. — Видишь ты мою жизнь?
— Вижу... Не житие, а подвижничество.
— А ищет ли твоя душа такого жития?
— Не смею, пока я царь, пока царство моё в опасности обретается. Скажи мне, как мне спасти Русскую землю?
— От кого?
— От злодея, от вора, от самозванца.
Отшельница покачала головой.
— А он от тебя её спасти хочет, — сказала она как бы про себя.
Потом, выйдя из гроба и став лицом к лицу с Борисом, спросила:
— Сказывай, как перед Богом: ты повелел убить царевича?
— Ни, Господу всевидящу, ни! Несть на мне греха сего.
— Так он сам себе смерть сотвори — на нож пал, в тычки играючи — да?
— Ей-ей, Богу попустившу сие.
— Сам-то ты видел его зарезана?
— Нет, таково было донесение князя Василия Шуйского.
— А ныне Шуйский стоит на первом донесении?
— Стоит, пока я стою над ним, а станет другой — он другое скажет: лукаво сердце Шуйского.
— А что, коли то не он был зарезан, а другой кто?
— То одному Богу ведомо да царице-матери, — покорно отвечал царь.
— А царица-мать жива?
— Жива... На конце языка её седе ныне гибель и спасение Русской земли.
— А где она?
— Здесь, в Новодевичьем.
— Ты видал её?
— Видел — на горе мне.
— Что сказывает она о сыне?
— Сказывает, не царевич-де зарезан был, царевича-де увезли от неё неведомо — из Российской земли за польской рубеж.
— А Василиса Волохова, мамка царевича, жива?
— Не знаю, матушка.
— А кормилица Орина Жданова?
— Не ведаю тако ж.
— А останки того, кого ты за царевича почитаешь, — в Угличе доселе?
— До сего дня в Угличе, матушка.
— Так слушай же, царь: пошли мертвеца воевать с живым.
— Как, матушка? Не разумею я.
— Повели патриарху и всему освящённому собору ехать в Углич и открыть останки того, кого ты за царевича почитаешь. Коли тело его нетленным осталось, так сие будет указанием Божиим, что останки те — мощи мученика. И пошли ты святые мощи на челе войска твоего — да защитит истинный царь московский землю свою от вора. И мощи святые победят рати того, кто похитил имя мученика.