От бродяжничества совсем похудел Варлаам. На длинном и тощем теле обвисла старая ряса, а из-под клобука рассыпались по плечам жидкие волосы.
Идет инок, в одной руке посох, в другой пустая торба. У Артамоновой кузницы задержал шаг. В открытые двери увидел Артамошку. Тот тоже монаха заметил, позвал. Варлаам посох к стене приставил, сам на порожке уселся. Агриппина, видно, догадалась, что в брюхе у монаха пусто, вынесла ржаную лепешку с луковицей. Жует Варлаам, жалуется:
— Раньше с царевичем един кусок хлеба, случалось, делили, а теперь, едва сунулся в царские хоромы, взашей вытолкали, к Голицыну завернул — псов лютых напустил. Чуть не загрызли!
Артамон пошутил:
— Ты, по всему видать, ждал, что царь тебя лобызать будет, ан под зад коленом получил.
Варлаам, будто шутку не заметил, сказал:
— Поди, не забыл, Артамошка, как мы с тобой в Самбор хаживали? Ох-хо, сколь земель истоптано!.. — И монах пошевелил узловатыми пальцами босых ног.
— Не запамятовал я… И посулы царевича помню.
— Знай, сверчок, свой шесток, Артамошка. Одначе не таким, как мы, боярам и тем перепадает… Поди, знаешь Шуйского? Вот и его казнить будут!
Артамон взялся за мехи, качнул. Загудело. Разгорелись угли. Промолвил, глядя в огонь:
— Слыхивал…
— Князь Василий царевича Димитрия в самозванстве уличил.
Артамон качать перестал, затрясся в смехе:
— Ах, едрен-корень, а не правда ли княжьи слова?
— Свят, свят, — перекрестился инок и засуетился. — За хлеб и за ласку, Агриппина, кланяюсь. Где мой посох? Пойду. Греха с тобой наберусь!.. Попридержи язык, Артамошка, ябедники кругом бродят.
Неугомонная воробьиная стая, густо усеявшая деревья, что росли под окнами опочивальни, спозаранку устроила драку. Отрепьев пробудился, открыл глаза и, уставившись в расписанный красками потолок, долго слушал птичью возню.
Скинул одеяло, поднялся, потянулся до хруста. С помощью дьяка Власьева принялся одеваться.
— О чем люд на Москве поговаривает, Афанасий?
— Вчера ляхи в Красном селе торговую лавку купцов Ракитиных разнесли, дочиста пограбили. Пожаловались они гетману Дворжицкому, а тот без внимания. Намедни на торгу литвины буйствовали, мужиков задирали.
Отрепьев перебил:
— Не то слышать от тебя хочу, о Шуйском какие речи толкуют?
— Всякие, государь, — замялся Власьев.
В приоткрытую дверь заглянул Голицын:
— Здрав будь, царь Димитрий Иванович!
— А, князь Василий! В самый раз. Ну, входи, входи! Мы вот тут с Власьевым о Шуйском разговор затеяли. Что мыслишь?
— Справедлив приговор, заслужили Шуйские. Однако думаю, государь, ежли ты князя Василия от смерти избавишь, люд в тебе еще боле уверится, станут сказывать: вот царь истинный, обидчиков своих и тех милует, а Шуйскому посрамление выйдет.
— Слова твои истинные, князь Василий, — подхватил Власьев.
Отрепьев нахмурился:
— Довольно, не желаю слышать боле.
Собрался народ смотреть на казнь Шуйского, запрудил Красную площадь, шумит, любопытствует. Давно, со времен царя Ивана Васильевича Грозного, князьям и боярам головы не рубили. У Лобного места палач с топором топчется, толпе подмигивает.
Из Стрелецкой слободы приоружно пришел целый приказ. Стрелецкий голова, что новгородский ушкуйник горластый, стрельцов вокруг Лобного места расставил, покрикивает.
Те бердышами люд теснят:
— Подайсь, расступись!
Увидел Артамошка Варлаама:
— Эй, инок, а уж не истину ли сказывал князь?
Глаза у Артамона озорные.
— Окстись! — испуганно шарахнулся монах от Акинфиева и спрятался в толпе.
На скрипучей телеге привезли Шуйского, ввели на помост. У князя борода нечесаная, лицо бледное. Протер он подслеповатые глазки, по сторонам посмотрел. Многоликая площадь на него уставилась.
Поднял очи, храм Покровский красуется витыми куполами; за кремлевской стеной колокольня Ивана Великого высится…
…Вот и конец. Взмахнет палач топором, и покатится седая голова князя Василия. Отжил свое Шуйский, смерть рядом с ним, но нет страха. Отчего бы? При Грозном дни считал, дрожал, при Борисе — юлил, терпел. От ненависти к Годуновым и царевича Димитрия выдумал. Однако нынче, когда от Бориса и Федора избавились, признавать беглого монаха за царя он, князь Шуйский, не согласен!
Разве вот прежде времени голос подал?
На помост грозно ступил Басманов, сумрачно посмотрел на князя Василия.